Это мой Тысячелетний сон. На самом деле он длился одну-единственную ночь, но я пережил каждый его момент, рисковал погибнуть всевозможными смертями в последней попытке спастись. Я повествую здесь об этом с помощью Ульрика, поскольку мой рассказ причастен к его истории. Этот сон грезился мне, когда я висел, распятый на нок-рее победоносного флагмана Ягрина Лерна символом своего собственного поражения. Я лишился дьявольского клинка Буреносца, который был для меня тяжким бременем и в котором я так нуждался. Я лихорадочно обшаривал свою память в поисках способа вернуть меч, чтобы спасти себя и Хмурника и, если возможно, остановить поток Хаоса, грозивший захлестнуть Космическое Равновесие и отбросить все сущее к его истокам.

В этом сне я искал нихрэйнского кузнеца, который выковал клинок. Я слышал о человеке по имени Волнир, жившем у северного окончания мира – кое-кто зовет его Киммерия но вам он более знаком как Северная Америка. Если я найду его, то сумею отыскать Буреносец. Тогда я смогу спасти себя, своего друга и даже свой мир. Я знал, какой ценой придется заплатить за возможность пройти этим путем грез.

У меня это был уже второй Тысячелетний сон. Для молодого человека моего происхождения он является обязательным курсом наук. Его следует пройти многократно. Вы в одиночестве отправляетесь в дикую местность. Вы голодаете, медитируете, ищете путь в мир долгих снов. Такие миры определяют и показывают вам будущее. Они открывают тайны вашего прошлого. В таких мирах вы подчиняетесь множеству законов. Некоторые знания можно получить не только в процессе обучения, но и на собственном опыте. Тысячелетний сон и есть источник этого опыта. Память о множестве прожитых вами жизней тускнеет, лишь иногда являясь в ночных кошмарах, но обретенная мудрость остается.

Без этого послушания невозможно научиться управлять Сияющей империей Мелнибонэ. Я могу воспользоваться своими навыками только в чрезвычайных обстоятельствах. Я знаю о том, каким опасностям при этом подвергаюсь, но у меня нет выбора. Судьба моего мира зависит от того, сумею ли я в нужный момент вновь обрести власть над Черным клинком.

В отчаянной попытке прибегнуть к этой невероятной магии я собрал все остатки своих колдовских сил. Я погрузился в знакомый транс. По милости Ягрина Лерна я более чем достаточно наголодался и претерпел телесных лишений. Я искал сверхъестественные врата в миры снов, нащупывал связь со своим прошлым, в котором были запечатлены многие наши судьбы. И она привела меня в ваш мир, в год 900 н. э. Мне предстояло покинуть его в 2001 году после смерти одного из моих родственников.

Выехав из Вены, куда я не так давно вернулся из покоренного Иерусалима, 1 октября я оказался в скалистых Балканах. Здешние жители совмещали разбойничье ремесло с трудом на горных пашнях, который надорвал бы сердце и переломил хребет крестьянину любой другой страны.

Мои доспехи и шлем из вороненой стали привлекали алчные взгляды головорезов всех мастей, но им хватало ума держаться подальше от огромного меча, висевшего на моем поясе. Это был Равенбранд, брат моего Буреносца. Как Равенбранд оказался у меня – это отдельная история, которую еще предстоит поведать.

Вплоть до той недолгой поры моей жизни, когда я обрел покой и счастье в объятиях своей жены Зарозинии я занимался разбоем в Молодых Королевствах, поэтому я благоденствовал в этом мире, не прилагая к тому особых усилий. Я сам и мой клинок были у всех на слуху; лишь немногие отваживались бросить нам вызов. Я служил в Византии и Египте, одолевал датчан в Англии и христиан в Кадисе. В Иерусалиме мне попался на глаза великолепный скакун, которым я пожелал обзавестись, и в результате запутанных событий я помог установить в христианском ордене тамплиеров такой порядок, когда сменявшие друг друга магистры уже не могли потребовать для себя Гроб Господен. Меня привлекла не столько религия христиан, которую я счел примитивной, сколько их политика, которую никак нельзя было счесть таковой. Христианские пророки то и дело представляли себя и своих единоверцев в ложном свете.

Поскольку их карты помещали Иерусалим в центр мира, я надеялся отыскать там своего кузнеца, но это был ошибочный след. Кузнецы, которых я встречал, подковывали лошадей и ремонтировали доспехи крестоносцев. В Вене я наконец услышал о неком скандинаве, который достигал самых далеких окраин мира и, возможно, знал, где искать нихрэйнского мастера.

Мое путешествие по Балканам проходило без особых приключений. Вскоре я очутился в землях далматинцев, где единственным законом была кровная вражда, и ни римляне, ни греки, ни турки не имели сколь-нибудь значительного влияния. В этих горах до сих пор укрывались племена, для которых наступление Железного века ознаменовалось только тем, что теперь они пытались ограбить всякого, кто появился в их владениях, имея при себе какие-либо предметы из металлов. В основном они пользовались старыми кривыми луками и копьями, причем весьма неумело. Лишь однажды кучка охотников попыталась отнять у меня меч. Их трупы послужили назиданием остальным.

Я встретил теплый, дружеский прием в знаменитом аббатстве Священного яйца в Далмации. Почтенная настоятельница монастыря рассказала мне, что около месяца назад Гуннар Норвежец останавливался для мелкого ремонта корабля в бухте Исприта у западного берега. Аббатиса узнала об этом от матроса, который покинул Гуннара и возвращался домой. Раздосадованной скудостью добычи в цивилизованных портах, Гуннар решил плыть на север к колониям, основанным Эрикссоном и его последователями. Он был буквально помешан на легенде о городе, якобы целиком состоящем из золота. Матрос, свирепый морской грабитель, поклялся никогда более не плавать под началом таких жестоких капитанов, как Гуннар. После долгой беседы с исповедником он ушел, сказав, что попытает счастья в Святой земле.

Аббатиса была образованной женщиной. По ее словам, Исприт знавал лучшие времена. Теперь центр власти переместился в Венецию. Норвежец весьма удачно выбрал место. Аббатиса сообщила мне, что старый имперский порт находится на расстоянии чуть меньше трех дней езды на хорошем коне. Или двух, с добродушным смехом добавила она, если наездник отважится пересечь Сад Дьявола. Она обняла меня за плечи с силой, которая сокрушила бы человека, не столь закаленного в битвах, как я.

Матрос утверждал, будто бы Гуннар стремится покинуть порт как можно быстрее. Он опасается, что его запрут там как в ловушке. Викинги уже разгневали венецианцев своими набегами на Паг – тот был успешным,– и на Раб, который закончился для них неудачей. Покой и процветание этих старинных, словно погруженных в дрему адриатических портов всецело зависели от Венеции, и их обитатели радовались тому, что главные пути крестоносцев пролегали в стороне. Папа римский призвал к крестовому походу в 1148 году. Он буквально затопил Европу и арабские страны своим безумием, от которого впоследствии скончался. Именно он придумал джихад. Арабы как нельзя лучше усвоили его уроки.

Я не ссорился ни с одной из соперничающих сект, которые заявляли, будто бы служат одному и тому же Богу. Человеческое безумие всегда было таким банальным. Иерусалим утратил интерес для меня. Я получил от города все, в чем нуждался – коня, немного золота и загадочное кольцо на пальце. Я ненадолго окунулся в политическую жизнь города, но вскоре мне стало безразлично, восстановят там порядок или нет. Иерусалим был бурлящим средоточием деятельности всех этих сект, и, вне всяких сомнений, сохранит эту славу.

Тем временем Венеция распространяла свое влияние повсюду, где ослабевала власть турок. У венецианцев были серьезные причины ополчиться против Гуннара. Их флот попытался захватить викинга у Нина, но он ускользнул, повредив при этом "Лебедя". Он был готов на все, лишь бы не отдать в руки врага свой корабль. Говорили, что это судно – последнее в своем роде, как и Гуннар – в своем. Прочие викинги провозгласили себя королями и занялись расширением имперских территорий в качестве миссионеров своего Христа.

Покуда внимание всего мира было приковано к Крестовому походу, человек, которого я искал, всю зиму продолжал пиратствовать, захватывая бедные городки Адриатики, стараясь не накликать на себя гнев Венеции. Вплоть до последнего времени ни Византия, ни Турция, ни иные оплоты местной власти не имели ни возможности, ни желания отправить свои корабли в погоню за морским разбойником. О его опыте и жестокости ходили легенды, его судно обладало редкостной быстротой и маневренностью. Красота "Лебедя" была под стать его удачливости. Однако порты, которые прежде считались нейтральными либо спорными территориями, теперь находились под защитой Венеции. Венеция быстро расширяла свою торговлю. Дожи вознамерились отнять у Гуннара его сказочный корабль.

Я узнал, что Гуннар по происхождению был не викингом, а русом. Изгнанный из Киева, он вернулся к лихому ремеслу своих пращуров скорее из необходимости, чем ради приключений. В остальном он был настоящей загадкой. Ни христианин, ни иудей, ни мусульманин, он никогда не показывал лицо даже своим любовницам. Днем и ночью он носил полированную стальную маску.

– Дьявольски таинственный человек, правда?– сказала аббатиса.– Насколько я знаю, он не болел ни оспой, ни проказой.

Почтенная монахиня была простой земной женщиной и до принятия сана заправляла афинским борделем. Она внимательно следила за событиями в округе. Поддавшись обаянию настоятельницы, я свел с ней дружбу – это было приятно и полезно с политической точки зрения, хотя, боюсь, я показался ей чуть более сверхъестественной натурой, чем она ожидала. Однако, прежде чем мы отправились спать, к нашей компании присоединился еще один образованный и бывалый человек, который по воле случая остановился в монастыре на ночь.

Гость появился здесь за несколько часов до меня. Жизнерадостный мужчина невысокого роста, с широким ртом и рыжими волосами, он вполне мог оказаться родственником моего старого друга Хмурника. Как всегда в подобных сновидениях, мои воспоминания довольно расплывчаты во всем, что касается другой жизни. Этот монах был военным священником; он носил короткую кольчугу под тяжелой домотканой рясой, грозный на вид меч восточного образца в замысловатых ножнах и башмаки из отменной кожи, хотя и весьма потрепанные.

Он представился на греческом, который все еще был самым распространенным языком в здешних местах. Брат Тристелунн был иеронимским отшельником– покуда, по его словам, не вернулся к людям из-за своей природной общительности. Теперь он по мере сил сводил концы с концами, обслуживая свадьбы, похороны, составляя письма и торгуя святыми мощами. К сожалению, для его меча находилось куда больше работы, чем для молитвенника. Крестовый поход разочаровал его. Распространение христианства – благородная цель, сказал Тристелунн, однако ее достигают средствами, недостойными мужчин. Действуя от имени своего Господа, крестоносцы убивают иудейских старух и детей.

Он знал норвежца, которого я искал.

– Кое-кто называет его Гуннаром Злодеем, но у него есть десятки имен и похуже. Этот капитан настолько жесток, что с ним могут плавать только самые отпетые мерзавцы.

Гуннар был язычником, поэтому его попытка примкнуть к Крестовому походу и разбогатеть была решительно пресечена.

– Даже такой лицемер, ханжа и стяжатель, как Сент-Клер, не позволил бы принять в ряды воинства нераскаявшегося идолопоклонника.

Гуннар славился своим коварством, и не было никакой гарантии, что, оказавшись в Святой Земле, он не перебежит к Саладину. Обратиться за помощью к Гуннару Обреченному мог только тот, кому был крайне необходим хороший мореплаватель.

– Он гораздо опытнее Эрикссона. Гуннар прокладывает курс при помощи волшебных магнитов. Он всегда готов рискнуть и выходит сухим из воды даже тогда, когда погибают все его спутники. Он не только достиг края мира, но и обошел его вокруг.

Брат Тристелунн сказал, что встречался с Гуннаром, когда тот состоял капером на византийской службе. Монаха изумляло то, как в нем уживались острый ум и алчность. Гуннар пытался увлечь Тристелунна своим замыслом ограбления богатого ирландского аббатства, в котором, по слухам, хранился Святой Грааль. Однако применяемые им методы крайне раздражали византийцев, и они изгнали его. Некоторое время он служил турецкому султану, но сейчас опять плавает самостоятельно и готовит новую экспедицию, раздавая налево и направо обещания, что каждый, кто отправится с ним в плавание, получит долю, которой позавидовали бы калифы.

Брат Тристелунн подумывал об участии в походе, но предательский нрав Гуннара был отлично ему знаком.

– Шансы вернуться в цивилизованный мир практически отсутствуют.

У монаха был билет на корабль, которому предстояло через несколько дней отправиться из Омиса на Пиренейский полуостров. Он собирался добраться до Кордовы – там он рассчитывал получить должность переводчика и всласть поработать в великолепной городской библиотеке, разумеется, если калиф по-прежнему благосклонен к неверным.

Как и многие в этих местах, Тристелунн знал меня по имени Иль Пьель Д'Аргент, "Сереброкожий", а мой меч здесь называли Дентануар - "Наводящий страх". Как правило, люди избегали меня из-за моей отталкивающей внешности, однако монаха она ничуть не смущала. Он беседовал со мной, словно старый добрый друг.

– Если вы вопреки уговорам аббатисы решите срезать путь к побережью, то я советую вам ради вашей же пользы остановиться у Предков. Может быть, они пожелают кое-что вам сказать. Они изъясняются кратко, но очень медленно. Услышать их – настоящее искусство. Каждый звук их голоса содержит в себе мудрость целой книги.

– Предки? Ваши родственники?

– Родственники всех людей,– ответил рыжеволосый монах.– Они знали мир еще до того, как Всевышний создал его. Предки – самые древние и самые разумные камни в этой части мира. Вы узнаете их с первого взгляда.

При всем своем уважении к мнениям и суждениям Тристелунна я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Я с самого начала собирался проследовать сквозь горы и спуститься к бухте кратчайшим путем, и пропустил предостережения аббатисы мимо ушей.

Я поблагодарил монаха. Я был бы рад продолжить беседу с ним, но он извинился и отправился спать, сказав, что не может задержаться здесь надолго.

Утром аббатиса сообщила, что Тристелунн уехал до рассвета и просил напомнить мне о Предках. Она вновь попыталась отговорить меня ехать через Сад Дьявола.

– Это древнее обиталище зла,– сказала она.– Неестественные пейзажи, тронутые прикосновением Хаоса. Там ничто не растет. Тем самым Всевышний дает нам знак избегать этих мест. Там по-прежнему царствуют языческие божества.– По глазам монахини я понял, что у нее разыгралось воображение.– Пан и его собратья до сих пор высмеивают там откровения Христа.– Она едва ли не заговорщически стиснула мою руку.

Я заверил ее, что никакие проявления Хаоса меня не пугают, но, тем не менее, я буду настороже и постараюсь уклониться от вероломных нападений. Аббатиса сердечно расцеловала меня и сунула мне в руки мешок с едой и бодрящими травами, пожелав, чтобы Господь не оставил меня в моем безумном предприятии. Также она заставила меня принять в подарок драгоценную рукопись, отрывок из священных книг, в котором упоминалась Долина Смерти. Спрятав пергамент под кольчугой, которую я надел скорее ради спокойствия аббатисы, нежели для защиты от нападений в Саду Дьявола, я поцеловал ее на прощание и сказал, что отныне я неуязвим. Она ответила на своем языке, который я почти не понимал. Потом добавила по-гречески:

– Остерегайтесь Вершителя Кризисов.

Эти же слова она произнесла накануне вечером, когда мы вместе с ней разложили пасьянс и углубились в изучение карт.

Монахини и послушницы аббатства поднялись на стены и смотрели мне вслед. Вероятно, все они слышали сплетни о Сереброкожем. Неужели их настоятельница и впрямь совершила богоугодный поступок, разделив ложе с прокаженным? Я решил, что те из них, кто поверил в это, отныне не сомневаются в том, что ей уже уготовано место в раю.

Внутренне улыбаясь, я с должным почтением поклонился им и погнал своего могучего черного скакуна Соломона по горной дороге, изобиловавшей в ту пору оленями, козами, медведями и кабанами, на которых охотились местные крестьяне и разбойники, нередко совмещавшие оба этих ремесла. Дорога должна была провести меня через Сад Дьявола к западному побережью.

В большинстве своем здешние славяне были грубоватыми, непривлекательными людьми. Лучшие представители их расы пали жертвами запутанных продолжительных семейных междоусобиц. И только вливание романтической монгольской крови придало внешности далматинцев поразительную красоту.

Повсюду, кроме Балкан, возникали мощные культуры, оказывая воздействие на мир, но эти горы могли порадовать только человека с нездоровой психикой. Вдоль побережья имелось несколько очагов цивилизации, н большинство из них были истощены податями в пользу десятков государств.

Исприт был резиденцией удалившегося от дел императора Диоклетиана, который разделил Римскую империю на три части и оставил ее на попечение триумвирата наследников, которые непрерывно воевали и убивали друг друга; в числе погибших оказалась и дочь Диоклетиана. Его нелепый шаг определил политику в этой части мира на доброе тысячелетие. Злополучный бывший император, надеявшийся уравнять могущество соперничающих сил, был последним полноправным наследником власти цезарей.

Теперь старую империю поддерживали в основном те, кто примкнул к Карлу Великому, после того как Папа римский помазал его на престол. Их алчность, прикрываемая рыцарскими идеалами, привела к невероятной экспансии; их захватническим войнам, которые зачастую велись под знаменем религиозной реформы, был суждено длиться до тех пор, пока они находились у власти. Норманны уже распространили свой высокомерный, хорошо организованный феодализм на значительную часть Франции и Англии, а их народам в свою очередь предстояло нести его остальному миру. В Риме считали, что непокорные саксы и англы нуждаются в крепкой руке нормандских герцогов, чтобы создать собственную нацию, которая в свое время уравновесит могущество главы Священной Римской империи.

В благодарность за гостеприимство я поделился с обитателями аббатства самыми свежими и любопытными новостями. Разумеется, мой интерес к их миру в основном ограничивался поисками, которые я вел. Большинство сплетен мы черпаем, подслушивая разговоры в тавернах, но бродяга вроде меня тщательно избегает таких мест. История здешних жителей мало занимала меня. По сравнению с моей собственной она была грубой и примитивной. Я в достаточной мере оставался мелнибонэйцем, чтобы ощущать превосходство над смертными большинства вероисповеданий.

Посредством моих чувств граф Ульрик имел возможность проследить превращение своего клана в нацию, а в снах он воспринимал мои грезы, словно свои собственные. Он видел мои сны, а я – его. Но он не переживал мои грезы, как я, и, подозреваю, запомнил еще меньше. Он сам волен выбирать, что удержать в памяти, а что забыть.

Лето близилось к концу, но солнце на удивление сильно припекало мою голову в шлеме. Я заметил, что окружающий пейзаж изменился. Скалы заострились, горные склоны шли уступами, а в глубоких ущельях струились ручейки, наполняя окружающий мир неземной музыкой. Судя по всему, я вошел в Сад Дьявола. Моему коню становилось все труднее переступать по глинистой почве.

Эта пустынная местность была изумительно красива. Здесь было очень мало растительности. Изредка я ловил бодрящий аромат еловой хвои. Огромные известняковые вершины сверкали в лучах солнца. Все тропинки были скользкими и ненадежными. Узкие оживленно бурлящие речки ниспадали с террасы на террасу среди камней самых причудливых форм.

На массивных скалах, возносившихся к небу, лежали плотные тени, казавшиеся черными на фоне яркой белизны. Редкие озерца, синие как лед в солнечных лучах, отражали бегущие облака, словно полированная сталь. На скудных пятачках земли росли рощицы синих сосен и толстых дубов. Я то и дело слышал рокот камней, сброшенных копытами горного козла, пустившегося наутек. В трещинах скал, забитых комковатой почвой, росли папоротники и кипрей. Этот пейзаж был знаком мне с детства, когда я, еще будучи фон Беком, отдыхал здесь с родственниками, владевшими виллой на побережье. Также он напомнил мне безлюдные земли Мелнибонэ, в которых фурны, дружественное нам племя драконов, возвели свой первый величественный город из камня и огня.

День становился все жарче, и чистое синее небо расцвечивало местность богатством красок. Меня охватила непривычная ностальгия. Это чувство было не слишком приятным. У меня возникло ощущение постороннего вмешательства, как будто чужой разум пытался вторгнуться в мой мозг. Носителем этого разума было нечто намного старше, массивнее меня, что-то, вновь напомнившее мне о Мо-Оурии и вызывавшее образы и воспоминания о событиях, которые, вполне возможно, еще не происходили в истории этого мира.

Я умел держать себя в руках в подобных обстоятельствах, но меня продолжала терзать тревога. Мой скакун Соломон также все больше нервничал – вероятно, ему передалось мое настроение. Мне хотелось как можно быстрее покинуть эти места. Мы упорно продолжали двигаться к западу; конь с изумительной легкостью держался тропы. Порой мы словно прилипали к каменным стенам, будто ящерица, глядя вниз на отвесные склоны и далекие блистающие водные потоки, расцвеченные поистине колдовскими красками.

Эту ночь я провел в естественной пещере, убедившись сначала, что она не занята медведями. По пути я не встретил ни одного поселения людей. В этих местах человеку нечем обеспечивать свою жизнь.

Я встал рано утром, умылся, поел, оседлал Соломона, облачился в доспехи, надев вместо шлема капюшон. Сверхъестественный облик долины вновь потряс меня. У дальнего ее конца виднелось широкое мерцающее озеро.

Пришпорив Соломона, я почувствовал близость других существ, ощутил их запах, их массивность. Я инстинктивно чувствовал уважение к ним, хотя и не сознавал, что они собой представляют. Они находились неподалеку, и их было много. Это все, что я знал наверняка. По всей видимости, они превосходили возрастом офф-моо, которые были свидетелями всех этапов истории Земли. Они хранили память о том мгновении, когда их изгнали из газообразного солнечного Эдема, чтобы начать формирование этой планеты.

Даже звезды в небе этого мира чуть отличались от тех, к которым я привык. Я решил, что будет гораздо разумнее узнать, о чем может поведать мне Сад Дьявола, нежели судить о нем с точки зрения мелнибонэйца. Я почувствовал, что здесь некогда происходила великая битва. Хаос и Закон сражались здесь с невиданной прежде яростью. Я находился в одном из самых старых и недоступных обиталищ сверхъестественных сил в этом мире. Оно сохранилось в неизменном виде. Только теперь я начинал осознавать его таким, какое оно есть. Даже самые значительные события человеческой истории нимало не затронули его обитателей. Это были мудрые существа, повидавшие несравненно больше, чем кто бы то ни было; они были свидетелями тому, как все идеалы людей ниспровергаются их же глупостью. Однако цинизм был совершенно им чужд. Мыслительные процессы этих древних созданий были столь неторопливы, что их практически невозможно было уловить, тем не менее, они сохранились в памяти Земли.

Чтобы произнести свое собственное имя, им требовалось время, за которое сменялись несколько поколений смертных. Посвященные прислушивались к ним с величайшим вниманием. Немногие просили у них совета, хотя почти все знали, как это сделать. Как правило, их ответы приходилось обдумывать столь медленно и тщательно, что вопрошавший мог умереть, прежде чем прийти к какому-либо заключению. Когда они погружались в сон, их покой мог длиться миллионы лет, а просыпались они на считанные секунды. Они никогда не тратили слов попусту. Я начинал понимать, о чем говорил брат Тристелунн.

В пору ученичества я немало времени провел среди таких древних созданий, и все же мне было не по себе. Окажись со мной Хмурник, он непременно выразил бы осторожные опасения, и я высмеял бы его. Но я был здесь один. Я уцелел в доброй сотне кровавых битв, но еще никогда мне не было так страшно, как сейчас.

Я спешился и повел Соломона на водопой к одному из глубоких ручьев долины. Я заметил, что ее стены расступились. Я оказался в амфитеатре с крутыми склонами, кое-где тронутыми зеленью растительности. Там и здесь виднелись редкие цветы, но в общем эта просторная площадка была пуста, если не считать мягкой травы. Она напоминала мне ухоженные пастбища для овец и коз, которые я встречал в иных местах. Известняковые скалы отделились друг от друга, образуя высокие столбы, похожие на головы и фигуры. Мне чудилось, что я улавливаю их настроение. В этих огромных естественных колоннах чувствовалась жизнь, угадывались разнообразные эмоции. Было совсем нетрудно понять, отчего в этом районе так распространены легенды о великанах.

Старые карты называли это место Тролльхеймом. По верованиям, отсюда происходила едва ли не половина сказочных гигантов Европы. Вспомнив слова рыжебородого монаха, я попробовал найти надписи на скалах. Я бегло читаю на греческом, латинском и арабском и владею еще несколькими языками, хотя и не так хорошо.

Я не нашел надписей. Однако, проводя пальцами по каменным поверхностям, я ощутил явственную, хотя и слабую вибрацию, похожую на рокот. Можно было подумать, что я потревожил сонный улей. Я отдернул руку и отодвинулся на шаг, со страхом замечая лица, проступившие на окружавших меня скалах. Если эти камни разумны и настроены против меня, я не смогу проложить сквозь них путь своим мечом.

Мои чувства острее, нежели у большинства смертных, однако Соломон первым услышал звук. Конь фыркнул и заржал. Потом звук коснулся и моих ушей– низкий, рокочущий, словно идущий из-под земли. Он быстро усилился до тяжелого гудения, и вся долина отозвалась на него. По склонам пробежала рябь. Камни заплясали и запели. Звук вновь понизился, и я с ужасом почувствовал, как каньон заполняет мощный поток жизненной энергии, как будто сама мать-Земля очнулась от сна.

Соломон, который вел себя на удивление тихо, вдруг громко фыркнул. Я увидел, что его массивные задние ноги затряслись, а глаза дико расширились. Мой храбрый скакун был слишком испуган, чтобы тронуться с места. Ему повсюду чудились враги.

Мне удалось сохранить самообладание, но я никак не мог решить, что делать дальше. Потом долину в мгновение ока заполнило чудесное ощущение милосердия и добра.

Земля содрогнулась от могучего толчка. Это был удар огромного сердца планеты. Вызванные им колебания принесли мне радость и ощущение цели. Моя ладонь соскользнула с рукояти меча, на которой лежала по укоренившейся привычке. Теперь я увидел своими глазами чародея их лица. Я был актером на сцене. Скалы были моими зрителями. Они ряд за рядом возвышались по краям ущелья; их глаза были скрыты в тенях, на губах играли насмешливые улыбки, в которых не было человеческой иронии, но лишь мудрость прожитых тысячелетий. Находясь в газообразном состоянии, они были разумны. Превратившись в жидкую лаву, они обрели интеллект. Став подвижной твердыней планеты, они познали нравственность. Вздыбившись горами, они научились созерцанию. Их разум, медленный и древний, хранил накопленный ими опыт. Вся их жизнь, длившаяся миллионы тысячелетий, была посвящена созерцанию и осмыслению.

Заговорить их побудило нечто, имевшее огромное значение для судеб мультивселенной, их мира и моего. Едва ли ухо смертного было способно услышать хотя бы крохотную часть сказанного ими.

Они произнесли четыре слова, и на это ушло четверо суток; однако наше общение этим не ограничивалось. Величественные головы смотрели на меня, изучая, сравнивая, и, вне всяких сомнений, вспоминая многих других, приходивших сюда за их мудростью. Мой конь успокоился и стал щипать траву. Я сидел и слушал Предков, которые стояли у истоков нашего происхождения, которые в своей огненной юности были оторваны от матери-Солнца и образовали планеты.

Их любовь к жизни замедлилась, но не угасла. Их мысли были такими же концентрированными, как и их физическая форма. Каждое слово в переводе даже на самый лаконичный язык занимало несколько строк. По сравнению с их языком старомелнибонэйский казался вычурным и нелепым. Только особым образом подготовленное ухо огло уловить едва заметные изменения тона. Мне пришлось вспомнить древнюю пословицу и замедлить свое восприятие времени. Только так я мог понять их.

Я мало-помалу начинал воспринимать их сверхъестественную речь. Я даже не догадывался, почему каменные прародители всех мужчин и женщин этого мира решили заговорить со мной. Однако я понимал, что их слова составляют важную часть моего сна. Я сидел, погрузившись в странное, но не лишенное приятности общение. Забыв о надвигающемся сроке отплытия Гуннара, я четверо суток внимал этим камням.

Первое слово Предков означало следующее:

ТАМ, ГДЕ ВЕТРЫ ВСТРЕТЯТ РОГА ЖЕНЩИНЫ, ВЫСТУПИ ПРОТИВ РАЗРУШИТЕЛЯ СУДЬБЫ, И ПРЕВРАТИ ЕЕ В ТВОЕГО ВЕРНОГО СОЮЗНИКА

Перед моим мысленным взором возникло видение белого зверя, озера и сияющего здания в окружении еще одного природного амфитеатра. Я понял, что это и есть место моего назначения– там мне откроется смысл и цель моих грез.

Второе слово Предков сообщало:

КЛИНОК ПОДДЕРЖИВАЕТ РАВНОВЕСИЕ

ЧАША ХРАНИТ ЕГО

ДРАКОН – ТВОЙ ДРУГ

Я словно наяву увидел меч с эфесом; его кончик был погружен в сосуд, похожий на кубок, а из тени на меня взирал огромный желтый глаз.

Третье слово Предков:

КОРНИ И ВЕТВИ ДЕРЕВА ПИТАЮТ ЖИЗНЬ ВСЕГО СУЩЕГО

Я увидел огромное дерево, раскидистый дуб, укрывавший ветвями весь мир. Его корни глубоко проникали в толщу Земли. Под его ветвями прятался еще один образ, символизировавший то же самое, но в иной форме. Я понял, что это – Космическое Равновесие.

И, наконец, четвертое слово:

ИСПОЛНЯЙ СВОЙ ДОЛГ

На какое-то неуловимое мгновение мне предстало величественное видение: огромный зеленый дуб на фоне сверкающего серебром небосклона. Потом оно исчезло, сменившись более прозаичным зрелищем голых скал и мягкой травы у их подножий. Предки замолчали и уже погрузились в сон. Чувствуя себя так, как будто на меня скорее взвалили новое бремя, чем что-то объяснили, я с должным почтением поблагодарил Предков и пообещал тщательно обдумать каждое их слово. Но я был вынужден сам себе признаться, что не вижу в них особого смысла. Быть может, эти скалы вступили в пору старческого заката?

Внезапно мне пришло на ум, что я веду себя донельзя глупо. Я поехал через Сад Дьявола ради сокращения пути. Но вместо того, чтобы сберечь время, я потратил несколько лишних дней. Гуннар, должно быть, уже покинул Исприт. До сих пор я был самым медлительным из смертных, но теперь стал самым торопливым. Моему коню предстояло показать все, на что он способен.

Я проделал на Соломоне весь путь от Акры. Он достался мне от ломбардийского рыцаря, который, подобно большинству крестоносцев, отправился в поход исключительно ради Земли обетованной. Добравшись туда, он нашел ее пустынной и бесплодной, примкнул к тамплиерам и в отчаянии предался пьянству и игре, которые, как и следовало ожидать, закончились поединком. Я с удовольствием принял его вызов. Я уже давно положил глаз на Соломона, вдобавок, меня в ту пору мучила слабость, и я не отказался бы подкрепить свои силы, заполучив душу-другую, особенно если эти души в достаточной мере созрели.

Религиозные взгляды этих грубых животных были таким же низменным самообманом, который, по моим наблюдениям, сопровождал каждый их поступок. Религии совершенно чужды человеческой натуре, а их роль в миропорядке сводится к тому, чтобы порождать определенного рода безумие, жертвы которого непрерывно пытаются вынудить реальность подкреплять свои вымыслы. Конечным итогом этого неизбежно становится полное разрушение мира, в котором они живут. На протяжении истории всех народов всякий раз, едва благочестивый Закон поднимет свое знамя, за ним по пятам следует Хаос.

По слухам, соплеменники Гуннара посещали Киммерию, но вполне могло случиться и так, что он не сумеет мне помочь. Что ж, это очень скоро выяснится.

Я уже бывал в Исприте, правда, добирался до него морем. Окрестные горы оделись в зелень, все чаще попадались леса, и, невзирая на спешку, поездка казалась мне все приятнее. Незадолго до заката я оказался у спуска к городу. Передо мной в золотых лучах солнца раскинулись спокойные воды Адриатики, похожие на жидкое олово. Этот защищенный огромным мысом город понравился Диоклетиану своим чистым воздухом и живописными видами. Порт обступали руины стен и колонн, явно возведенных во времена Рима. Однако там, где на мачтах массивных трирем некогда развевались имперские вымпелы, теперь стояли торговые и рыболовные суда. Здесь был лишь один зарифленный парус на тонкой высокой мачте; ее наблюдательная площадка была украшена фигурой дракона, обвившегося вокруг вершины, на которой развевался черный флаг. Этот парус узнал бы кто угодно, кроме жителя удаленных от моря земель – типичные для древних скандинавов красно-лазурные полосы на белом фоне. Гуннар все еще был в порту.

С высоты город казался неряшливым и беспорядочным. Хижины и домики с соломенными крышами теснились среди мраморных руин огромного римского поселения. По мере приближения начинала ощущаться истинная красота города, а вместе с ней – довольно резкий запах мусорных куч и свалок на берегу бухты. Впрочем, они были незаметны, если глядеть в сторону темно-синего моря, которое в лучах заходящего солнца окрашивалось в красные оттенки. Я спускался с гор в этот причудливый порт по старинной торговой дороге.

Несколько веков назад император выстроил здесь дворец с видом на свои личные пристани и Адриатику. Единственным назначением этой обширной группы зданий было обеспечить уют императору-изгнаннику и помочь ему забыть о бедствиях и тревогах, многие из которых были следствием его политики. Город окружала высокая стена. Внутри были возведены фонтаны и крытые галереи, храмы и церкви, роскошные бани и бассейны, проложены дорожки, высажены рощицы деревьев. Повсюду стояли скамьи и столики из базальта, мрамора и агата. Когда я приезжал сюда в последний раз, признаки упадка были не столь вопиющи.

После крушения Римской империи в Исприте возросло влияние варваров. Византия еще не набрала силу, чтобы обеспечить суверенность города, и порт заполонили вольные рыбаки, поставщики металлического лома, работорговцы, купцы, пираты, меховщики и представители всевозможных иных профессий, честных и противозаконных, какие только известны человеку. Порт не имел важного стратегического значения, но был весьма оживленным. Роскошный дворец стал приютом для целой общины. Ее члены заняли комнаты и галереи, растили в садах овощи и фрукты, приспособили залы для торговли и собраний, а бассейны, которые все еще поддерживались в рабочем состоянии– для снабжения проточной водой. Даже для меня этот хвастливый, сквернословящий, шумный, хохочущий, не скованный условностями людской муравейник не был лишен определенного обаяния.

Фонтаны уже давно пересохли. Некоторые из них стали центрами уличной жизни; их изысканная каменная кладка являла собой поразительный контраст простоте городских жителей. В парках предместий держали свиней, коз и овец, и по мере приближения к ним вонь усиливалась, но вновь спадала, как только вы оказывались на улицах.

Я ехал среди хижин и каменных домов, казавшихся жертвами десятков пиратских набегов, в ходе которых было похищено все ценное. Однако теперь здесь царило куда большее оживление, чем на обломках моей старой империи. В тех имперских развалинах падшее величие уступило место энергичной раскованной толпе. Это была одна из наук, которые я пытался преподать своим соотечественникам. Завершающим уроком была демонстрация их слабости перед лицом нового человеческого племени, бросившего им вызов.

Те люди-завоеватели явились под моим предводительством. Я разрушил Грезящий город. Неудивительно, что я предпочитаю этот сон. Здесь, в этом мире, я был всего лишь прокаженным чародеем с талантами полководца. Там я был принцем, который предал свой народ и рассеял его, лишил крова, обрек на смерть и забвение. Мой поступок помог Ягрину Лерну, всегда стремившемуся сокрушить могущество Мелнибонэ, поднять Владык Высших миров против космического Равновесия под знаменами богов Энтропии.

Силы Закона и Хаоса сами по себе не являются злыми или добрыми. О Владыках Высших миров я судил по их поступкам. Некоторые из них были достойны доверия, другие – в меньшей степени. Мой покровитель Владыка Хаоса герцог Ариох был последователен в своих действиях, хотя и весьма жесток, но в этом мире он не имел значительного влияния.

Единственным источником освещения в этом лабиринте булыжных улиц служили таверны и жилые помещения. Сквозь промасленный пергамент окон проникали лучи ламп и свечей, окрашивая сумрачный город янтарными оттенками. Я разыскивал постоялый двор для моряков, о котором говорил брат Тристелунн. В воздухе витали запахи озона и рыбы. Я с удовольствием отведал бы свежих осьминогов. В Мелнибонэ их употребляли в пищу с великим почтением. Эти создания превосходят интеллектом многих смертных и, разумеется, обладают более тонким вкусом.

Мелнибонэйские обычаи несовместимы с воззрениями, которые я приобрел под влиянием своих спутников из числа людей. Киморил, когда она еще была жива, даже не догадывалась, насколько мне претит каннибализм. Сама она не задумываясь принимала участие в ритуальных застольях. Я же не видел ни малейшего наслаждения в искусстве пытки, которое культивировалось мелнибонэйцами на протяжении тысячелетий. Для них смерть, как, впрочем, и убийство – строго определенная, формальная процедура.

Еще совсем молодым я начал сомневаться в целесообразности такого подхода. Жестокость вряд ли назовешь ремеслом, а уж тем более – искусством. Моя тревога за судьбу Мелнибонэ имела под собой практические основания. Я жил и путешествовал по Молодым королевствам и понимал, что они очень скоро превзойдут нас. Не потому ли я примкнул к врагам? Но я сразу выбросил эту мысль из головы. Сейчас у меня не было времени терзаться ощущением вины.

Я отыскал покосившееся дощатое строение с соломенной крышей и вывеской, освещенной тусклой коптилкой, в которой горел рыбий жир. На вывеске древним кириллическими буквами было выведено "Одиссей"– то ли имя хозяина, то ли мифического героя, которым он надеялся привлечь посетителей. С времен Золотого века таверна заметно обветшала.

Я не испытывал доверия к далматинцам, поэтому спешился и ввел коня в помещение. Здесь воняло прокисшим вином и тухлым сыром. Солому на полу не меняли уже несколько месяцев. В углу валялась дохлая собака. Ее запах притягивал мух и забивал все остальные ароматы. Большинство посетителей сидели на скамьях и играли в триктрак. Мое внимание привлекли двое в дальнем от собаки углу. Они негромко переговаривались. Их грязные светлые волосы, типичные для датских пиратов, были заплетены в две косы, на которые попадало столько же мясной подливки, сколько в рот их обладателей. Однако они, по всей видимости, пребывали в добром расположении духа и достаточно бегло говорили по-гречески, чтобы их можно было понять. Они явно были здесь желанными гостями – дочь хозяина остановилась подле них и сказала что-то шутливое; все трое весело смеялись, пока не разглядели меня более отчетливо.

– Славная лошадка,– сказал тот, что был повыше. Его глаза чуть сузились, хотя он и пытался совладать со своим лицом. Эта реакция была мне знакома. Он увидел перед собой Сереброкожего и теперь гадал, не доведется ли ему на своей шкуре почувствовать, что такое проказа. Либо лишиться своей бессмертной души.

– Мне нужен мальчик для ухода за конем,– сказал я.– Возможно, я продам его.

Я выставил на всеобщее обозрение серебряную монетку. Меня со всех сторон окружили оборванцы, я выбрал одного из них и пообещал отдать ему деньги, если он накормит Соломона и присмотрит за ним. Еще я добавил, что если он найдет покупателя, ему обеспечены комиссионные. Потом я окинул взглядом растерянные лица викингов и сказал, что ищу человека по имени Гуннар Злосчастный. Язвительный намек не ускользнул от их внимания.

– Его зовут Ярл Гуннар Валди, и он любит, чтобы с ним обращались учтиво,– заявил младший, хотя ему было явно не по себе. Я мысленно окрестил этих двоих Лейфом-маленьким и Лейфом-большим.

Мальчишка повел Соломона в конюшню, а я повернулся к одной из служанок и потребовал мех их лучшего желтого вина. Я сказал викингам, что тоже люблю любезные манеры и сочту себя оскорбленным, если они не присоединятся ко мне. Посетители, сидевшие за доской для триктрака, услышали нашу скандинавскую речь и мельком посмотрели на меня без особого интереса, сочтя меня чужеземцем. Это были венецианские рыбаки, которые поселились здесь недавно и еще не слышали о Пьеле Д'Аргенте и его мече, который в Венеции называли "Иль Корво Нуар" по имени его легендарного создателя, который на самом деле лишь приладил к готовому клинку замысловатую рукоять. Ходили слухи, что душа Корво стала первой добычей меча.

Смахнув пыль с накидки крестоносца, которую все еще носил, я уселся рядом с двум Лейфами, смотревшими на меня настороженными глазами. Их руки были столь же ухоженными, насколько были сальными их волосы. Я подумал, что, поскольку они едят в основном при помощи пальцев, то их следует содержать в чистоте. Впрочем, для мелнибонэйцев очень многие людские привычки остаются загадкой. Например, мы не нуждаемся в бритве и отхожих местах, а посему мало кто из нас знает, что такое борода и унитаз.

Вероятно, викинги считали меня изнеженным византийцем, усвоившим восточные манеры. Но они были достаточно наслышаны о моей репутации и обращались ко мне с безупречной учтивостью. Викинги славятся своей поэзией, музыкой и изящными ремеслами; они ведут культурную жизнь и весьма гостеприимны. Эти два морских грабителя хотя и служили под началом одного из самых жестоких капитанов, были неплохо информированы и сказали мне, что уже подумывали расстаться с Гуннаром и вступить в ряды крестоносцев, либо заняться торговлей в Византии. Но у них, в сущности, нет выбора. Им суждено плавать с Гуннаром до тех пор, пока не явятся валькирии, чтобы отвезти их в Валгаллу. Они подозвали мальчишку и отправили его к Гуннару.

Едва мы осушили мех, вокруг поднялась суматоха и послышались приветственные выкрики. В таверне появился ярл Гуннар.

Он никогда не показывал свое лицо. Говорили, будто бы оно до такой степени обезображено шрамами, что Гуннару невмоготу смотреть на него в зеркало. Меня изумил его причудливый шлем в виде головы грифона с открытым грозным клювом. На месте шеи находилась маска из полированной стали. Гребень шлема в восточных традициях был искусно выкован из серебра и олова. Однако первым, что я увидел, посмотрев на Гуннара, было мое собственное лицо. Он шагал ко мне тяжелой угрожающей походкой.

Гуннар Обреченный казался настоящим медведем. Он был вдвое шире меня и чуть выше. Я без труда представлял эту наводящую ужас фигуру на мостике корабля. Он носил шерстяной клетчатый плащ тонкой вязки и белоснежную льняную рубаху. По пиратскому обычаю его руки были тщательно, по-девичьи ухожены. В его волосах до плеч почти не было седины. Своими аккуратно подстриженными ниспадающими локонами, богатой одеждой и высокими сапогами из оленьей кожи он напоминал датского аристократа прошлого века. Все в его облике казалось несколько архаичным. С тех пор, когда последние из викингов отправлялись в свои грабительские походы, миновало более сотни лет.

Более всего скандинавские мореходы напоминают мне моего старого друга, грубовато-добродушного, прямого и практичного Смиоргана Лысого из Пурпурных городов. Но Гуннар показался мне полной его противоположностью. В нем было нечто отталкивающее. Он слишком долго усваивал грубые манеры знати в обществе неотесанных мужланов. Вместе с тем он был истинным дипломатом. Ему хватило ума не угрожать мне. Вместо этого он попытался улестить меня. Он потребовал еще вина и положил мех на стол, у которого сидели я и его люди. На тот случай, если я действительно болен проказой, он держался несколько поодаль. Я вежливо отказался от угощения, сказав, что выпил вполне достаточно.

– У меня к вам дело, ярл Гуннар.

Он пожал плечами:

– Я не торговец и не сдаю свой корабль внаем.

– Вы такой же искатель приключений, как я, и ваше судно принадлежит вам одному. Я приехал не для того, чтобы нанять вас, ярл. Вы не из тех людей, которые готовы подхватить чужую песню, даже если она приятна уху.

– Вы прибыли по суше, верно? Откуда? Из Константинополя? Вы ехали через Сад Дьявола?

– Да.

Гуннар кивнул и откинулся на спинку кресла. В его глазах, смотревших на меня сквозь прорези загадочной маски, мелькнул интерес.

– Стало быть, вы видели эти громадные головы. Наверное, подумали, что они живые, а? Я встречал нечто подобное, когда плавал с Розой на ее катамаране "Или-или". Мы миновали остров на границе империи. С каменных лиц на меня смотрели огромные глаза. Остров гигантов. Мы не стали приближаться к нему.

Гуннар обладал колдовским зрением. Ни один смертный не сумел бы разглядеть, что представляют собой эти скалы. Я воздержался от замечаний, и Гуннар продолжал:

– Итак, вы слышали обо мне, сэр Сереброкожий, а я, в свою очередь– о вас. Вы не пожелали уязвить мою гордость, хотя и знаете, что время от времени я работаю по найму. Ценя вашу любезность, я тем не менее не смогу быть вам полезен. Я выхожу в море с утренним приливом, мои люди уже на борту за исключением этих двоих – за ними-то я и пришел.– Он вынул из кармана соломинку, опустил один ее конец в кружку с вином, а другой вставил в прорезь маски и сделал аккуратный глоток.– Мой маршрут уже намечен.

– Понимаю.– Я понизил голос.– На север и запад, к Краю мира?

Гуннар был слишком осмотрителен, чтобы ответить сразу.

– Вы знаете больше, чем я сам, сэр Сереброкожий. Мы всего лишь собирались отправиться в Лас Каскадас, чтобы пополнить экипаж. Грядет зима, и эту пору года мы как правило проводим в Занзибаре, занимаясь торговлей людьми. Не слишком доходное предприятие, но в наши чересчур спокойные времена у капитана-одиночки не так-то много способов зарабатывать себе на жизнь.

Я разжал пальцы и показал предмет, лежавший на моей ладони. – Если вы предоставите мне койку на вашем корабле, ярл Гуннар, я расскажу вам о том, что держу в руке.

Колебаться было не в его привычках.

– Койка за вами,– ответил он.– Выходим в море с приливом.