Спотыкаясь, мы вышли из жарко натопленной хижины, и нам в лица хлестнул холодный ветер северной осени. Гуннар пребывал в отличном настроении.

– Клянусь Одином,– заявил он.– Сегодня у нас счастливый день!

Отупев от жары и дыма в хижине, я едва разбирал его слова. У меня было ощущение, что мне вот-вот откроется какая-то великая истина.

Я поднял глаза и чуть не потерял равновесие при виде зрелища, представшего нашим глазам. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять – пукавачи покрыли себя боевой раскраской. Они были похожи на рой насекомых размером с человека и чуть слышно жужжали. Ни в одном из своих путешествий я не встречал таких людей.

Внезапно жужжание усилилось, и группа воинов издала улюлюканье. Слои разноцветных красок придали лицам пукавачи особое выражение. Я уже видел его на лице Ипкаптама Два Языка, когда мы сидели в типи. Их зловещее сходство с насекомыми усиливал полупрозрачный блестящий слой, наложенный поверх остальных красок. Лица индейцев переливались радугой, будто пчелиные крылышки. Некоторые пукавачи надели шлемы, похожие на головы насекомых. Радужный слой имел символическое значение. Пукавачи давали понять, что готовы к смертельной схватке. Красные ободки вокруг глаз означали, что врагу нечего ждать пощады. Ипкаптам не без гордости сообщил мне, что они назвали свой путь Тропой Доблести и либо вернут себе сокровища, либо погибнут с честью, пытаясь их отвоевать.

И вновь какая-то мысль расшевелила в моем мозгу тысячи воспоминаний, подавляемых разумом моего нынешнего воплощения. Кого напоминают мне эти люди? Кажется, в одной из легенд Мелнибонэ упоминалось о машинах, которые стали рыбами, потом – насекомыми, а те, в свою очередь, превратились в людей и, пройдя Тропой Доблести, основали город на юге. Впрочем, эта сказка звучала слишком слащаво, чтобы быть мелнибонэйской. Быть может, я слышал ее в Молодых Королевствах или иных мирах, обитатели которых жили пышной причудливой жизнью и умирали такой же смертью – в мирах, куда менее знакомых мне, чем этот?

В юности я совершил пять путешествий и прошел дорогами двадцатилетнего сна, затем пятидесятилетнего и столетнего. Каждый из этих снов должен был повториться по меньшей мере трижды, но я переживал их гораздо большее количество раз. Однако в настоящий момент я лишь во второй раз повторял тысячелетний сон, и теперь должен был не просто приобретать знания, а спасать свою собственную жизнь и целое человечество от необузданного Хаоса.

Быть может, меня готовили именно для этого мгновения? Казалось, я рождался и перерождался для критических ситуаций. Об этом мне говорила настоятельница аббатства Священного яйца в далматинских горах. Той ночью мы сидели постели обнаженные, и она прочла мою судьбу при свете длинной свечи. После того как мы утолили страсть и монахиня впервые как следует рассмотрела мое тело, рубцы и шрамы, она разложила карты и не без тревоги спросила, с кем делила ложе – не с демоном ли? Я ответил, что долгое время был солдатом-наемником. Значит, ты сам спал с демоном, пошутила она.

Опасайся Вершителя кризисов, предостерегала аббатиса, и я подумал, что она советует мне бояться самого себя. В разумной вселенной нет ничего хуже, чем человек, который отвергает свои мысли, боится и отвергает их. Он неизбежно становится на путь насилия, хотя жаждет покоя и мира.

Опасайся ребенка, сказала настоятельница. Я и был ребенком – ревнивым, жадным, требовательным, эгоистичным. Почему ее Господь призвал такого к себе на службу?

Я спросил об этом почтенную аббатису, и она рассмеялась. Почти все воины, которых она встречала, тем или иным путем стремились к совершенствованию своей души. Она полагала, что иначе и быть не может.

– Порой клинок и разум должны быть едины,– сказала она.– Такие периоды времени мы называем Серебряным веком. Они предшествуют Золотому веку, когда об оружии можно забыть. Но пока оно существует, а люди говорят на языке богов, героев и сражений, каждый Золотой век неизбежно сменяется веком железа и крови.– Аббатиса говорила о Христе, как будто тот действительно существовал. Я спросил ее о нем.– В нем спасение моей души,– ответила монахиня. Я без малейшей иронии сказал, что завидую ей. Но мне было трудно понять человека, готового погибнуть, чтобы получить шанс спасти остальных. Опыт подсказывал мне, что подобные жертвы чаще всего напрасны. Аббатиса встретила мои слова громким смехом.

Разумеется, ее христианские воззрения были доведенным едва ли не крайности выражением всего того, что мы, мелнибонэйцы, называем слабостью. Однако я знавал немало подобных верований, которые при ближайшем рассмотрении вполне могли обернуться реальностью. Я не берусь судить о мягкости и терпимости, которые они проповедуют. Мой отец нередко повторял, что, возвышая слабого над сильным, ты превращаешь свой народ из хищника в добычу. Какое бы влияние ни оказывал на меня пример Молодых Королевств, мне и в голову не пришло бы сознательно стать жертвой!

Мелнибонэец моей касты обязан пройти по крайней мере через большинство пыток, которым он за долгую жизнь подвергает других. Это придает жестокости особый вкус и сокровенность, а культуре – особую пикантность, которая в конце концов приводит ее к катастрофе. Воображение и фантазия, а не погоня за острыми ощущениями – вот в чем спасение нации. Я пытался убедить в этом свой народ. А теперь и пукавачи встали перед подобной дилеммой.

По мере того, как я знакомился с ними, мне становилось ясно, что у меня гораздо больше общего с пукавачи, чем с некоторыми из команды "Лебедя".

Завершив подготовку, обсудив планы и наметив маршрут, мы помогли индейцам свернуть лагерь. Наше потрепанное воинство неспешно готовилось к дальней дороге на север. Между викингами и скрелингами – так они продолжали называть своих новых союзников – установились добрые отношения. Их моральные принципы во многом совпадали. Как и викинги, пукавачи стремились к достойной смерти. Они мечтали погибнуть в благоприятных обстоятельствах, успев проявить доблесть и отвагу.

Подобные идеи были близки моим не столь отдаленным предкам. В мире, которые я по-прежнему называл Молодыми Королевствами, возникла традиция, которая казалась мне таинственной и притягательной в той же мере, как обычаи моего народа – знакомыми и отталкивающими. Я стремился спасти именно эту культуру, но не свою. Судьба именно этого народа зависела от моего успеха или неудачи в нынешнем долгом сне. Я не испытывал любви к многовековой культуре, породившей меня. Я не раз отвергал ее, предпочитая идти гораздо более простыми дорогами солдата-наемника в человеческом обществе. Этот путь был намного спокойнее. Он не требовал от меня больших умственных усилий.

Когда я висел на реях корабля Ягрина Лерна в ожидании смерти, мое положение, разумеется, требовало срочных мер. Однако строгого соответствия течения времени в разных мирах не существует. В конце концов, я сам решил пройти путь тысячелетнего сна и не мог завершить его до срока, даже если бы достиг своих целей раньше. Именно это дает мне возможность рассказать свою историю в избранном мной ключе. Все, чего я достигну в своих грезах, найдет отражение в иных мирах мультивселенной, включая мой собственный. Мое поведение в этом сне приобретает особую важность. Ты следуешь определенному пути. Покидая его, ты должен делать это сознательно.

Наше движение становилось все более целеустремленным. Из шайки грабителей или отряда исследователей мы превратились в армию на марше. Египтяне и скандинавы шагали бок о бок с тем же несгибаемым упорством, которое они прежде демонстрировали с веслами в руках. Азолингас и Бомендандо бежали впереди вместе с разведчиками пукавачи.

Ипкаптам, Гуннар, Клостерхейм и я шли в центре основной группы. Пукавачи отправились на войну в доспехах из костяных пластинок, с копьями, луками и щитами. Их шлемы были вырезаны из бивней мамонта и украшены бусами и орлиными перьями. Их костяные доспехи, инкрустированные бирюзой и другими полудрагоценными камнями, были легче кольчуг наших матросов. Некоторые воины носили черепашьи панцири и шлемы из огромных морских раковин, отороченных мехом.

Еще в хижине шамана я обратил внимание на огромные шкуры, и теперь гадал, какой величины должны быть морские создания, из которых пукавачи делали свои доспехи. Клостерхейм отмахнулся от моих расспросов, заявив, что в здешних местах размеры непостоянны, и это объясняется близостью границы пространств разных масштабов. Мы слишком близко подошли к "дереву", добавил он.

Его слова казались мне полной бессмыслицей. Но пока наша дорога вела туда, где я рассчитывал отыскать истинный Черной Меч, меня это ничуть не смущало.

Наш отряд насчитывал полторы сотни опытных бойцов. Некоторые из женщин, юношей и стариков также были вооружены. Колонну, в которой смешались пираты и пукавачи, замыкали невооруженные женщины, больные, дети и животные, следовавшие за нами до тех пор, пока мы не вступили в бой. Исходя из того, что мы видели до сих пор, я полагал, что город представляет собой примитивное поселение – десяток хижин, окруженных частоколом.

У пукавачи не было вьючных животных, если не считать собак-койотов, тянувших салазки, на которых были сложены типи. Почти всю работу делали женщины и дети. Индейские воины, как, впрочем, и мы, двигались вперед размеренным твердым шагом, почти не отвлекаясь на что-либо еще. Женщины, обладавшие, как они говорили, "мужскими чарами" и соответственным образом одетые и вооруженные, шли вместе с мужчинами, а двое или трое мужчин в женских нарядах шагали в хвосте колонны. Клостерхейм сказал, что этот обычай весьма распространен в этих обширных землях, но его придерживаются не все народы.

Ипкаптам вмешался в беседу и заговорил о презренных племенах, которые питаются насекомыми или истязают животных, хотя, упоминая о народах, истребленных пукавачи, он отзывался о них добрым словом, называя их людьми чести. Мы, мелнибонэйцы, не испытываем благородных чувств к поверженному противнику. Мы никогда не подвергаем сомнению свои жестокие законы, которые применяем к побежденным. Другие культуры не интересуют нас. Если люди отвергают наши взгляды, мы попросту уничтожаем их. Но наши нравы чересчур смягчились, жаловался мой отец, неизменно глядя при этом на меня, и в результате Молодые Королевства стали дерзкими и заносчивыми. Были времена, когда мир не отваживался бросить вызов Мелнибонэ. То, что мы называли правдой, было истиной в последней инстанции! Однако, соблазнившись тучными стадами жирного скота, мы позволили Молодым Королевствам разбогатеть и обрести могущество.

Но пукавачи – совсем другое дело! Они верили в закон кровной вражды и не давали противнику возможности отомстить. Каждый член враждебного племени подлежал истреблению; в живых оставляли лишь детей и только в количестве, достаточном для возмещения убыли своих воинов. Когда-то пукавачи были настолько малочисленны, что похищали младенцев у более сильных племен. Теперь они не нуждались в чужаках.

Еще вчера, продолжал Ипкаптам, все презирали пукавачи за их ум и телосложение; сегодня их воспринимают всерьез. Память о них будет жить вечно. А когда какатанава будут побеждены, пукавачи станут править всеми мирами. Мы уже окрепли, говорил шаман, и постепенно станем сильнее всех.

Пукавачи действительно были на редкость выносливы. Они знали только два способа преодолевать длинные расстояния – ходьбу и греблю, которые придавали их рукам и ногам невероятную силу и обеспечивали им успех в сражении.

Они предпочитали быстрое плавание по воде, но сейчас мы направлялись на север против течения маленького ручейка, который вдобавок был слишком узким даже для маленьких каноэ. Клостерхейм сообщил, что в двух днях пути находится якорная стоянка, где мы получим лодки и наше продвижение ускорится. Казалось, он стремится вперед с большим нетерпением, чем остальные. Он сказал, что в ближайшее время воинам придется прибавить шаг и бежать к месту, где нас ждут каноэ, а вооруженные женщины и дети останутся под охраной небольшой группы бойцов. Я вызвался командовать этим отрядом. Мне совсем не хотелось передвигаться бегом.

А пока мы шли обычным размеренным шагом.

И вновь я изумлялся размерам всего, что росло в окрестностях. Растения были намного выше тех, что я видел прежде. Мне хотелось остановиться и рассмотреть их. Земли, по которым мы шли, были покрыты горами и лесом; мы миновали несколько ущелий, по-прежнему следуя извилистому руслу ручья, все дальше углубляясь в территории, которых никто из нас не знал. Ипкаптам сказал, что в этих местах никто не живет с тех самых пор, когда здесь разразилась страшная катастрофа. Он полагал, что все земли вокруг страны какатанава мертвы, как эта. По мере приближения к их городу исчезают даже животные. Но, добавил шаман, все это лишь слухи.

До того, как начались войны, ни один пукавачи не мог попасть в земли, населенные людьми, а уж тем более – посетить страну какатанава. Они переселились на восток еще при жизни деда Ипкаптама. В свою очередь, какатанава не имели доступа на территории пукавачи. Вплоть до последнего времени они также соблюдали эту договоренность. Всю работу за них делали другие – например, фурны. Некоторые из фурнов приняли человеческое обличье и были похожи на меня, хотя их телосложение было иным. Другие существовали в виде чудовищных рептилий. Ипкаптам добавил, что, познакомившись со мной, он увидел, что я больше похож на пукавачи, но это еще не значит, что он доверяет мне. Его инстинкты требуют убить меня. Он вовсе не уверен, что мой нынешний облик – настоящий.

Еще никогда пукавачи не оказывались так далеко на севере, и Ипкаптам опасался, что поступил неправильно. Однако в последнее время неправильные поступки стали обычным делом. Когда-то народы юга, севера, запада и востока уважали друг друга и не посягали на чужие охотничьи угодья. Между Западным и Восточным ветрами царил мир. Но с тех пор, как Белый Ворон появился в этом мире, Хаос грозит со всех сторон. Владыки воздуха поднимали ураганы, уничтожавшие людей и порождавшие демонов, которые правили вместо них. Этих демонов называли Шо-а Шо-ан, и их можно было победить только при помощи утраченных сокровищ пукавачи.

Также Ипкаптам признался, что он страшится упасть с края земли. В какой-то момент ты теряешь равновесие и падаешь в бездну, после чего ты навеки обречен переживать страшное мгновение осознания неизбежности смерти. Куда лучше пасть смертью воина. Многие называют ее "чистой". Как для пукавачи, так и для викингов достойная гибель намного важнее долголетия. Тот, кто погиб храбро, с боевой песнью на губах, навсегда остается воином и ведет простую, полную радостей жизнь.

Мои мысли по этому поводу были гораздо сложнее. Я соглашался с пукавачи в том, что лучше достойно умереть, чем влачить долгое позорное существование. Кроме Клостерхейма, среди нас не было ни никого, кто думал бы иначе. Африканцы, монголы и скандинавы прекрасно знали о немощи и унижениях преклонного возраста, и старались избежать их, а в случае неминуемого поражения старались захватить с собой как можно больше врагов.

Пукавачи с их провинциальным самомнением и имперскими замашками все как один верили в загробную жизнь, которая особенно благосклонна к тем, кто умер храбро и предал столь же кровавой смерти как можно большее количество людей. Роль женщин и детей в этой космологии выглядела довольно туманно, но я подозреваю, что у женщин был другой, более приемлемый для них вариант. Каково бы бы ни было их влияние внутри племени, они гораздо чаще становились невольными жертвами воинского кодекса чести. Желая подчеркнуть свой опыт и доблесть, некоторые мужчины похвалялись тем, что убивают женщин и детей по возможности безболезненно.

С тех пор, как мы начали говорить на одном языке, я довольно много узнал о скрелингах – Гуннар по-прежнему называл их так. Эти аборигены обладали весьма развитым сверхъестественным чутьем, хотя их колдовские способности как правило ограничивались охотой и земледелием. Только плеяда великих шаманов, последним представителем которой был Ипкаптам, имела доступ в мир духов. Именно там они черпали свое могущество.

Ипкаптам и его предки не снискали в племени особого почета. Они слишком часто злоупотребляли своими привилегиями. Однако пукавачи верили в редкостную удачливость их семьи. Я не сомневался, что как только удача отвернется от Ипкаптама, его сразу перестанут терпеть и уважать и, скорее всего, убьют.

Почти всю дорогу Гуннар шел поодаль от остальных. Его общества никто не искал. Пукавачи считали его кем-то вроде второстепенного демона. Ко мне они также относились с инстинктивным недоверием. Некоторые из них до сих пор думали, что я – перебежчик из лагеря какатанава.

Наш союз мог распасться в любой момент. У Гуннара и Клостерхейма были общие цели, но в один прекрасный день они станут помехой друг для друга. Гуннар, вне всяких сомнений, уже сейчас размышлял, как избавиться от меня после того, как я сыграю свою роль в его замысле. Подобно моему почившему кузену Йиркуну, Гуннар очень много времени тратил на обдумывание планов, которые обеспечат ему главенствующее положение. Тот, кто не склонен к соперничеству, неизменно оказывается жертвой коварного противника. Сам я в любой ситуации действовал достаточно жестко и вероломно. Тому, кто прошел выучку мелнибонэйского посвященного, редко приходится предугадывать поступки врага. По крайней мере, так я считал. Подобный образ мышления вполне мог привести к тому, что мы попросту вымерли бы как люди.

Однако Гуннар был наделен столь же типичными слабостями и полагал, что я вынашиваю предательские планы с тем же старанием, что и он сам. Его опасения могли быть справедливыми по отношению к Ипкаптаму или Клостерхейму, но только не ко мне. Я ничуть не удивился бы, если бы выяснилось, что наша экспедиция гоняется за химерами. Лично меня интересовал только создатель Черного клинка.

Викинги по-прежнему пребывали в отличном настроении. Увиденное убедило их в том, что где-то действительно существует город, в котором можно поживиться, даже если он и не выстроен из золота. Они сознавали преимущества своего железного оружия, хорошо представляли, где находится море и как можно вернуться к своему кораблю. Они оценили великолепные меха пукавачи и заметили, как те дорожат металлом, поскольку в их распоряжении было только железо астероидов и самородки, вылущенные из скал. Индейцы утратили свое легендарное умение добывать руду и выплавлять из нее металл. В результате маленький кусочек железа можно было обменять на целую груду дорогих шкур.

Я казался викингам носителем загадочной колдовской силы. К моему изумлению, шаман пукавачи не ощутил близость Щита полета, укрытого чехлом; по всей видимости, он был невосприимчив к сверхъестественному. Мне еще предстояло проверить, действительно ли владелец щита может летать, либо его духов можно пробудить только соответствующими чарами и заклинаниями.

Опыт показывает, что ценность большинства магических объектов определяется скорее доверчивостью покупателя, нежели заключенными в нем волшебными силами. Этот щит вполне мог не иметь никаких особых качеств кроме древности и связанных с ним суеверий. Гуннар отказался объяснить, каким образом он завладел им в Европе, но я подозревал, что щит достался ему в результате торговой сделки, вероятно, с кем-нибудь из людей Запада, которым, по словам Ипкаптама, был подарен этот щит. Однако здешние люди Запада должны были жить далеко от моря, разве что если мы сейчас находились на острове, но в таком случае можно было предположить, что они каким-то образом сумели обогнуть Край мира и приплыли сюда из китайских морей, в которых Гуннар побывал вместе с Розой на ее двухкорпусном "Или-или".

Мы немного поспорили, следует ли нам прибавить шаг, или сохранять нынешнюю скорость передвижения, чтобы не отрываться друг от друга. Клостерхейм предупредил о надвигающейся зиме. С каждым днем становилось все холоднее. Мы шли к северу. Как правило, захватнические походы викингов и пукавачи начинались весной. Зима делала передвижение практически невозможным. Вскоре реки должен был сковать лед, сделав невозможным использование каноэ.

Поэтому мы созвали очередной совет и после недолгого обсуждения выслали на разведку наших самых быстроногих бегунов Азолингаса и Бомендадо, а также индейца по имени Нагачи. Окончательное решение было отложено до тех пор, пока мы не получим надежных сведений о том, что нас ждет впереди.

Трое разведчиков отправились в путь вечером, когда серое небо над нашими головами уже начинало темнеть. Задул восточный ветер, забираясь под одежду и швыряя нам в лица мокрый снег.

Опустилась ночь. Ипкаптам, Клостерхейм, Гуннар и я вновь собрались вокруг крохотного костерка в наспех собранном типи. Ипкаптам сказал, что зима наступила необычайно рано. По его мнению, первый снег должен был выпасть лишь через месяц. Он опять упрекнул нас в том, что мы оскорбили демонов ветра. Нам следует как можно быстрее добраться до воды. Дойти до земель какатанава по снегу намного труднее, а по льду и вовсе невозможно, поэтому нам придется ждать следующего года. Шаман спросил, что по этому поводу думает Клостерхейм. Нет ли у него других магических союзников, которых можно призвать на помощь? Нельзя ли каким-то образом умилостивить ветры, чтобы они относили снег прочь? Что, если он пожертвует Снежному ветру самое ценное свое достояние – жизнь собственных детей?

Клостерхейм сказал по-гречески, что уже истратил почти все свои силы, удерживая своего магического союзника лорда Шоашуана в состоянии вражды с нашими противниками. Он сумел вызвать этого демона главным образом благодаря особенностям здешнего мира, в котором обитают разумные ветры. Могло случиться и так, что именно Шоашуан наслал на нас плохую погоду. Но если позволить Белому Ворону принести Черное копье в город Какатанава, пукавачи никогда не смогут одолеть своих древних врагов и вновь обрести достоинство. Клостерхейм признался, что не может вызвать могущественных демонов, поскольку при всем своем сверхъестественном опыте он не сумеет управлять сразу двумя такими силами. Гуннар недовольно заметил, что мы и без того заключили слишком много сделок со стихиями, и пообещал поразмыслить над возникшим затруднением. От меня тоже было мало толку – мои возможности в этом мире были весьма ограниченными, хотя, чтобы выжить здесь, я почти не прибегал к наркотикам и колдовству.

– Иными словами, нам придется выжать все возможное из своих природных мозгов,– не без юмора заключил Клостерхейм.

Утром вернулся Бомендадо, радуясь тому, что вновь оказался в лагере. Он стоял у огня, содрогаясь всем своим худощавым телом в накидке из бизоньей шкуры. Африканец казался испуганным, ему было не по себе. Он сказал, что двое других остались охранять находку, а его отправили сообщить нам о ней. В случае опасности они тоже вернутся. Они задержались только потому, что надеются хотя бы мельком увидеть обитателя холмов.

Еще ни разу я не видел Бомендадо таким встревоженным. Он явно опасался, что ему не поверят.

– Что вы там увидели?– требовательно осведомился Гуннар, с угрозой наставив на него палец.

– След,– ответил Бомендадо.– Отпечаток ноги.

– Значит, кроме нас здесь есть другие люди. Сколько их?

– Это не человеческая нога.– Бомендадо поежился.– Это был свежий след, и, осмотревшись, мы увидели еще несколько, но менее отчетливых. Это отпечаток ноги великана. Мы пришли в мир гигантов, ярл Гуннар. Мы так не договаривались. Ты не предупреждал нас ни о великанах, ни о Каменных людях. Ты говорил только о городе, который нетрудно захватить. Ты сказал, что люди прогнали великанов их этих земель, и им запрещено покидать свой город. Почему ты не предупредил нас о других великанах, свободно странствующих по свету?

– Великаны!– презрительно бросил Гуннар.– Обман зрения, и ничего более. След попросту расплылся. Я всю свою жизнь слышу о великанах, но не встречал ни одного!

Бомендадо покачал головой и развел в стороны руки:

– След был вот такой ширины и вдвое большей длины. Его оставил великан.

Ипкаптам пришел в негодование:

– Они не покидают свой город. Им запрещено оттуда выходить. Великаны оберегают то, что поклялись охранять! Если они уйдут, мир погибнет. Должно быть, вы видели человека!

Африканец устал спорить и рассердился.

– Там, в холмах, живет великан. Там, где один великан, часто бывают и другие.

На окраине лагеря раздался шум. Воины бежали к нам, тыча пальцами себе за спину.

В пелене мокрого снега я увидел фигуру. Она действительно была очень высокая и широкая. Я едва ли достал бы макушкой до ее груди, и все же она была всего лишь в треть роста гигантов, которых мне доводилось встречать.

Это существо было одето в черный плащ с меховым капюшоном. На его голове красовалась шляпа странной формы с задранными полями, тремя углами и парой перьев. Его светлые волосы были стянуты черной лентой, завязанной пышным бантом.

Я услышал, как за моей спиной выругался Клостерхейм.

– Это и есть наш великан?– спросил я.

Ипкаптам покачал головой.

– Это не великан,– сказал он.– Это человек.

Вновь пришедший снял шляпу, приветствуя нас.

– Добрый вечер, джентльмены,– заговорил он.– Моя фамилия Лобковиц. Я путешествую по этим землям и, кажется, заблудился. Нельзя ли мне погреться у вашего костра?

Он был высотой примерно с наши типи и взирал на нас сверху вниз. Я почувствовал себя десятилетним ребенком, который стоит рядом с очень крупным мужчиной.

Клостерхейм вышел вперед и поклонился.

– Добрый вечер, князь Лобковиц,– сказал он.– Я не ожидал увидеть вас здесь.

– Это все причуды мультивселенной, дорогой капитан.– Аристократ повернул к Клостерхейму широкое добродушное лицо и пристально пригляделся к нему. Потом он с явным изумлением нахмурился.– Прошу прощения, если мои слова покажутся неучтивыми,– сказал он,– но у меня такое впечатление, что со времени нашей последней встречи вы уменьшились в росте на фут или даже на два.