Я – Оуна, графиня фон Бек, Принимающая облики, дочь Оуни, Похитительницы снов, и Эльрика, императора-чародея Мелнибонэ. Когда моего мужа захватили воины какатанава, я отправилась разыскивать его, попала в водоворот и открыла для себя непостижимую Америку. Об этом мой рассказ.

Когда Вторая мировая война подошла к концу и в Европе установилось некое подобие мира, я заперла семейный особняк на окраине Серых Жил и поселилась в западном Лондоне, в Кенсингтоне, со своим мужем Ульриком, графом фон Бек. Я великолепная лучница и опытный мастер иллюзорных искусств, однако не пожелала идти по материнским стопам. В конце 40-х годов 20 века я около двух лет не могла найти применения своим навыкам и в итоге получила работу в той же области, что и мой муж. Атмосфера всеобщего ужаса и скорби, воцарившихся после падения нацизма, придавала нам сил вернуть к жизни и вновь открыть для себя наши идеи и попытаться сделать все, чтобы человечество никогда более не очутилось в пропасти фанатизма и тирании.

Понимая, что любой поступок в одной сфере мультивселенной отражается во всех других, мы решительно посвятили себя Объединенным нациям и воплощению Всемирной декларации прав человека, проект которой накануне войны составил Х. Г. Уэллс, напрямую ссылаясь на труды американских Отцов-основателей. Супруга Президента США Элеонора Рузвельт оказала проекту значительную поддержку. Мы надеялись, что сумеем утвердить идеи либерального гуманизма и народного правления во всем мире, жаждущем покоя и согласия. Нет нужды говорить, что наша задача оказалась не из простых. Подобно грекам и ирокезам, лелеявшим подобные замыслы, мы обнаружили, что кризис всегда сулит гораздо больше немедленных выгод, чем состояние безмятежности.

Мы с Ульриком трудились не покладая рук, и поскольку моя работа была сопряжена с разъездами, в сентябре 1951 года мы решили отдать своих детей в английскую школу-пансион. Школа Майкла Холла в сельском Суссексе была отличным учебным заведением, преподавание здесь велось по системе Стейнера Уолдорфа, и все же частые разлуки с детьми внушали мне чувство вины. Последние несколько месяцев Ульрик плохо спал, его ночной покой тревожили видения, которые он называл "вмешательствами" – они являлись ему, когда душа Эльрика, неразрывно связанная с его внутренним миром, переживала сильные потрясения. По этой причине и некоторым другим мы позволили себе продолжительный отдых в летнем доме своих шотландских друзей, которые в то время работали на Тринидаде в Комиссии по независимости Вест-Индийских колоний.

По их возвращении на Кэп Бретон мы должны были оставить этот восхитительный домик и, съездив к родственникам Ульрика в Новую Англию, вернуться в Саутхэмптон на "Королеве Елизавете".

Погода была чудесная. Уже чувствовалось дыхание осени – ее предвещали прибрежные ветра и заметное похолодание моря, которое безраздельно принадлежало нам и тюленям, образовавшим маленькую колонию на одном из множества поросших лесов островков Саунда. Эти островки были прекрасны в любую пору. Сезонные перемены природы как нельзя лучше помогали нам отдохнуть после года неустанных трудов. Мы с Ульриком любили свою работу, но она требовала от нас дипломатичности, и порой наши лица болели от улыбок! Теперь мы могли бездельничать, читать, хмуриться, если хотелось, или, наоборот, радоваться восхитительным пейзажам.

На вторую неделю после прибытия нам, наконец, удалось полностью расслабиться. Мы приехали из Инглиштауна на местном такси и начали замечательную жизнь, уединенную, без личной машины и общественного транспорта. Честно говоря, я так привыкла к хлопотам, что несколько первых дней меня снедала скука, но я отказывалась занять себя делами. Я продолжала активно интересоваться природой и историей этих мест.

В ту субботу мы сидели на балкончике комнаты под крышей с видом на залив Кэбот Крик и его маленькие лесистые островки. Один из них, в сущности, большой камень или скала, при высоком приливе полностью уходил под воду. Именно там индейцы местного племени какатанава топили своих врагов.

У нас были великолепные русские бинокли, купленные во время последнего визита в родовое поместье Ульрика за неделю до возведения Берлинской стены. В тот день я могла совершенно отчетливо рассмотреть каждого тюленя. Они все время были у нас перед глазами, либо могли вот-вот появиться, и я искренне полюбила этих игривых созданий. Но, пока я следила за приливом, захлестывавшим скалу Тонущих, вода вдруг взволновалась и забурлила. Меня охватила неясная тревога.

В беспокойстве моря чудилось что-то новое, чему я не могла найти названия. Даже в легком дуновении западного ветра слышалась другая нотка. Я сказала об этом Ульрику. Он был в полудреме, наслаждаясь своим бокалом бренди с содовой, и лишь улыбнулся. Все это проделки Аулд Стром, мстительной колдуньи, объяснил он. Неужели я не читала местный путеводитель? Старуха – так назывался по-английски непредсказуемый приливной вал, сильный, завихряющийся поток, который мчался среди десятков островков Саунда, порой образуя опасный водоворот. Французы окрестили его «Le Chaudron Noir», «Черный котел». В девятнадцатом веке он затягивал в себя малые китобойные суда, и лишь год или два назад поглотил каноэ с тремя школьницами, приехавшими на каникулы. С тех пор никто не видел ни лодку, ни девочек.

В мою левую щеку ударил сильный порыв ветра. Окружавшие домик деревья зашептали и закачались, будто встревоженные монахини. Потом вновь воцарилось спокойствие.

– Пожалуй, сегодня вечером не стоит нырять. – Ульрик окинул воду задумчивым взглядом. Подобно многим людям, уцелевшим в мясорубке войны, он иногда казался глубоко опечаленным. Его лицо с высокими скулами и заостренным подбородком оставалось таким же невероятно красивым, как в первые годы нацистской оккупации, когда я познакомилась с ним в его поместье. Зная о моих планах на следующий день, он улыбнулся мне. – Но мы сможем поплыть в другом направлении. Серьезная опасность подстерегает нас только там, у самого горизонта. Видишь? – Он вытянул руку, и я нацелила бинокль вдаль, туда, где вода потемнела, испещренная полосами, будто жидкий мрамор, и закручивалась быстрыми вихрями. – Старушка нынче в сильном гневе! – Ульрик положил ладонь мне на плечо. Как всегда, его прикосновение ободрило меня и принесло чувство уюта.

Я уже ознакомилась с легендой какатанава. Черный котел в их представлениях был вместилищем душ всех старых женщин, когда-либо погибших от руки врага. Большинство индейцев этого племени были вытеснены с их родовых земель в Нью-Йорке людьми гауденосони, известными своей жестокостью, строгими нравами и эффективной организацией. Их женщины не только определяли, какие войны вести и кто их будет возглавлять, но также и то, кого из пленников оставить в живых, а кого следует пытать и съесть. Таким образом, Аулд Стром по праву была созданием гневливым и злобным, в особенности – по отношению к женщинам. Какатанава называли гауденосони "эрекозе" – так на их языке обозначалась гремучая змея – и уклонялись от столкновений с ними так же старательно, как от встреч с их ядовитыми "тезками", ведь эрекозе (или, на французский лад, ирокезы), были норманнами Северной Америки, изобретателями нового общественного устройства, благочестивыми и требовательными к себе в духовной жизни, но сущими дикарями в бою. Подобно римлянам и норманнам, ирокезы почитали закон превыше своих сиюминутных интересов. Общество норманнов было построено на принципах развитого феодализма; какатанава, чуть более демократичные, приняли идею равенства всех перед законом, но при установлении его были столь же безжалостны. Тем вечером я словно окунулась в те давние времена; осматривая берег, я воображала, будто бы мельком заметила одного из легендарных воинов с прядью волос на выбритой голове, в боевой раскраске и кожаных штанах, но, разумеется, это была лишь игра воображения.

Я уже собралась отложить бинокль, когда уловила движение и увидела цветное пятнышко на одном из ближайших островков среди плотных рощиц берез, дубов и сосен, каким-то чудом цеплявшихся за скудную почву. Над водой повисла легкая вечерняя дымка, и на мгновение поле моего зрения затуманилось. Ожидая увидеть оленя или, может быть, рыбака, я вновь поймала остров в фокус бинокля и искренне изумилась. В окулярах появился деревянный рубленый дом, похожий на те, которые я встречала в Исландии – его план и устройство восходили к одиннадцатому веку. Уж, наверное, этот дом – ностальгический каприз какого-нибудь старожила? Я слышала легенды о том, что викинги высаживались здесь, но дом с таким количеством окон не мог быть столь древним! Глицинии и плющ свидетельствовали о преклонном возрасте этого двухэтажного строения, почерневшие балки которого прятались среди старых деревьев и густого мха, однако дом имел ухоженный вид, хотя и казался покинутым, как будто хозяева жили в нем лишь изредка. Я спросила мужа, что он думает по этому поводу. Ульрик, нахмурившись, взял бинокль. – По-моему, в путеводителе о нем ни слова. – Он навел фокус. – О Господи! Ты права. Старинное поместье! Святые небеса!

Мы оба были заинтригованы. – Вероятно, когда-то это был постоялый двор или гостиница. – Ульрик был взбудоражен больше меня. Он рывком поднял из кресла свое худощавое мускулистое тело. Мне очень нравилось, когда он пребывал таком настроении, намеренно избавляясь от присущей ему сдержанности. – Сейчас еще не поздно для быстрого осмотра, – сказал он. – Вдобавок, остров достаточно близок, и нам ничто не угрожает. Хочешь взглянуть? Чтобы добраться туда и вернуться на каноэ, хватит часа.

Осмотр старинного дома как нельзя лучше соответствовал моему душевному настрою. Я была готова отправиться в путь немедленно, пока Ульрик не утратил задор. И уже очень скоро мы взялись за весла и отчалили от крохотной пристани, к своему удивлению обнаружив, что грести против быстрого потока совсем нетрудно. Мы оба прекрасно плавали на каноэ и в полном согласии работали веслами, стремительно приближаясь к загадочному островку. Разумеется, помня о детях, мы не рискнули бы пуститься в плавание, если бы Черный котел разбушевался всерьез.

Разглядеть берег острова сквозь густую поросль деревьев было трудно, но все же я удивилась тому, что мы до сих пор не замечали дом. Наши друзья ничего не говорили о каких-либо старых поместьях. В те времена индустрия культурного наследия пребывала в зачаточном состоянии, и местные экскурсоводы вполне могли проглядеть этот дом, особенно если он все еще находился в частном владении. Тем не менее, я всерьез опасалась, не нарушим ли мы границ чужой собственности.

Чтобы не подвергать себя риску, мы были вынуждены любой ценой уклоняться от водоворота, поэтому мы гребли на запад, пока не оказались напротив острова, где слабый поток, в сущности, помогал нашему продвижению. Этот остров, как и все прочие, был скалистым, без очевидных мест для высадки. Мы могли заплыть под торчащие корни деревьев, подтянуться на руках и поднять каноэ, однако надобность в этом отпала, когда мы обогнули остров и увидели наклонную каменную плиту, вытягивавшуюся в море подобно пирсу. Ее окружал узкий галечный пляж.

Мы без труда высадились на полоску гальки, потом перебрались на плиту. Только теперь мы увидели сквозь осеннюю зелень белые стены и темные, словно закопченные угловые столбы дома. Сзади он казался таким же ухоженным, как спереди, однако мы по-прежнему не находили свидетельств тому, что он обитаем. Что-то в облике дома напоминало мне поместье Бек, когда я его впервые увидела – будучи в отменном состоянии, он, тем не менее, словно сливался с природой. Окна дома были закрыты не стеклами, а сетками из ивовых прутьев. Вполне возможно, он стоял здесь уже несколько веков. Лишь одно казалось странным – дикорастущие деревья подступали к нему вплотную. Земля казалась необработанной – здесь не было ни заборов, ни оград, ни цветников, ни подстриженных кустов. Толстые переплетенные сучья заканчивались в нескольких сантиметрах от стен и окон; они цеплялись за нашу одежду, мешая приблизиться к дому. При всей его внушительности создавалось впечатление, будто бы ему здесь не место. Это обстоятельство вкупе с древностью архитектуры подсказывало мне, что мы имеем дело с чем-то сверхъестественным. Я поделилась своими мыслями с мужем, на орлином лице которого появилось необычное для него выражение тревоги.

Словно сообразив, какое впечатление он производит на меня, Ульрик растянул губы в широкой успокаивающей улыбке. Все естественное было привычным для него в той же мере, как для меня – магическое. Он был неспособен уловить истинный смысл моих слов. При всем своем опыте он сохранял скептическое отношение ко всему сверхъестественному. Чтобы объясниться, мне пришлось бы пустить в ход аргументы, которые показались бы большинству наших друзей странными и причудливыми, поэтому я решила этого не делать.

Мы шагали по мягкой плодородной почве, переступая через корни и шурша листьями; у меня не было ощущения, будто бы в доме таится угроза, и, тем не менее, я шла осторожнее Ульрика. Он решительно продвигался вперед, пока нам не преградила путь зеленая дверь под черепичным козырьком. Как только он занес руку, чтобы постучать, я уловила движение в одном из окон второго этажа и отчетливо рассмотрела человеческую фигуру. Но, когда я указала на окно, мы ничего там не увидели.

– Наверное, птица пролетела, – сказал Ульрик. На его стук не ответили, мы отправились в обход дома и остановились у больших двустворчатых дверей переднего фасада. Двери были дубовые, с железными оковами. Ульрик улыбнулся мне. – Поскольку мы все же соседи... – Он вынул из жилетного кармана светло-коричневую карточку, – ...то можем хотя бы оставить визитку. – Он потянул за веревку старомодного звонка. Из дома послышался самый обыкновенный звук колокольчика. Мы ждали, но ответа не было. Ульрик черкнул на карточке несколько слов, сунул ее в отверстие звонка, и мы отступили на несколько шагов. Внезапно из-за занавески лестничного окна появилось лицо человека, глядевшего прямо на меня. Я вздрогнула. На секунду мне показалось, что я вижу свое собственное отражение. Может быть, за решеткой все-таки есть стекло?

Но это было не мое лицо, а лицо молодого человека. Он энергично шевелил губами, время от времени хватая ртом воздух, и жестикулировал, словно прося о помощи, ударяя ладонями по окну. Мне на ум пришло сравнение с птицей, которая бьет крылышками по своей клетке.

Я – не похититель снов. Мои жизненные принципы несовместимы с этим ремеслом, хотя я не осуждаю тех, кто им занимается. Меня никогда не привлекало сомнительное удовольствие вхождения в чужие грезы и связанные с этим переживания. Теперь молодой человек смотрел не на меня, а на моего супруга. Едва рубиновые глаза мужчин встретились, Ульрик судорожно вздохнул. Я отчетливо ощутила, что на это мгновение между ними установилась тесная связь.

Потом мне показалось, что какая-то огромная рука схватила меня за волосы и крепко потянула. Другая рука хлестнула меня по лицу. Словно из ниоткуда задул ветер, сильный и холодный. Его звук, начавшийся с глубокого вздоха, превратился в злобное завывание.

Я подумала, что молодой альбинос говорит по-немецки. Он жестикулировал, подчеркивая свои слова, но ветер относил их в сторону. Я могла уловить только один повторяющийся звук. Кажется, он кричит "Отер"? Что это – имя? Юноша выглядел так, словно явился сюда из средневековой Европы. Его прямые светлые волосы свисали длинными прядями. На нем была простая куртка из оленьей кожи, лицо было вымазано чем-то вроде белой глины. В его глазах угадывалось отчаяние.

Ветер взвыл и закружился вокруг нас, сгибая деревья и превращая папоротники в рассерженных гоблинов. Ульрик машинально обхватил меня рукой, и мы начали отступать к берегу. Его ладонь казалась мне ледяной. Он был по-настоящему испуган.

Ветер словно гнался за нами. Ветви деревьев и кустарников вокруг нас переплетались и гнулись во всевозможных направлениях. Можно было подумать, что мы очутились в центре смерча; в воздухе носились тучи сорванных листьев, но мы не отрывали глаз от лица в окне.

– Что это было? – спросила я. – Ты узнал этого юношу?
– Не знаю, – рассеянно отозвался Ульрик. – Не знаю. Мне показалось, что это мой брат... но он слишком молод, к тому же...

Все его братья умерли во время Первой мировой войны. Но, как и я, Ульрик уловил поразительное семейное сходство. Я чувствовала, как он дрожит. Потом он взял себя в руки. Невзирая на свое могучее самообладание, он явно чего-то боялся. Может быть, самого себя. На заходящее солнце набежало облако.

– Что он говорил, Ульрик?
– Я не разобрал его слов. – Ульрик пробормотал еще что-то, пытаясь объяснить увиденное игрой предзакатного солнца, и довольно грубо потащил меня сквозь папоротники и кусты. Наконец мы оказались у берега, на котором лежало наше каноэ. Сильный ветер сгонял со всех сторон тучи, клубившиеся темной массой над нашими головами. Мне на лицо упала дождевая капля. Ветер подхлестывал прилив, уже начинавший покрывать крохотный пляж. На свое счастье, мы вернулись сюда вовремя. Ульрик едва ли не силой затолкал меня в лодку, мы отчалили от берега, взялись за весла и погнали каноэ в темноту. Однако Аулд Стром, окрепнув, относил нас обратно к островку. Ветер казался разумным – он словно пытался затруднить нам работу, налетая то с одного борта, то с другого. Меня охватила инстинктивная ненависть к нему.

Как легкомысленно и глупо мы себя вели! Я не могла думать ни о чем, кроме детей. Холодная соленая вода окатывала меня с ног до головы. Мое весло вычерпнуло пучок гнилых зловонных водорослей. Я оглянулась через плечо. Ветер не затрагивал растительность островка, однако она была полна призрачного движения; солнце, уходящее за горизонт, удлиняло тени, а туманный воздух мчался за нами, словно толпа гигантов, продирающихся сквозь деревья. Быть может, они преследовали юношу с белоснежными рассыпавшимися по плечам волосами, который в эту самую минуту пробежал по каменному выступу и вошел в воду, пытаясь догнать нас?

С ворчанием и громким плеском Ульрик погружал весло в воду, преодолевая сопротивление прилива. Каноэ, наконец, двинулось вперед. Ветер хлестал по нашим лицам и телам, будто пастуший кнут, отталкивая нас назад, но мы не сдавались. Намокшие от брызг, мы отвоевали еще несколько метров, но юноша продолжал брести в воде, не отрывая глаз от Ульрика и протягивая к нам руки, как будто он боялся теней и молил нас о помощи. К этому времени волны стали еще выше.

– Отец! – Его вопль смешивался с завыванием ветра, и наконец они зазвучали на одной ноте.
– Нет! – в отчаянии крикнул Ульрик, и в ту же секунду мы вырвались из потока и оказались в глубоких водах. Пространство вокруг нас заполнил высокий звук, но я не знала, кто его издает – ветер, море, или люди, гонящиеся за нами.

Мне хотелось узнать, чего хотел юноша, но Ульрик думал только о том, как избавить нас от опасности. Несмотря на ветер, туман еще сгустился, и светловолосый незнакомец вскоре потерялся в нем. Мы услышали еще несколько искаженных слов, увидели, как на берегу собираются белые тени, а потом солнце опустилось за горизонт, и все вокруг стало серым. В воздухе чувствовался явственный запах озона. Пронзительный вопль постепенно утихал, и, наконец, самым громким звуком стал плеск воды о борта нашей лодки. Я слышала хриплое дыхание Ульрика, который погружал весло в воду, словно автомат, и всеми силами старалась помогать ему. События на островке разворачивались слишком быстро. Я не успевала воспринимать их. Что мы видели? Кто этот юноша-альбинос, так похожий на меня? Чего так испугался Ульрик? Боялся ли он за меня или за себя?

Холодный безжалостный ветер продолжал гнаться за нами. Мне хотелось поднять весло и отбиваться от него. Потом на его пути стеной встал туман, и ветер взвыл, бессильно накатываясь на новое препятствие.

Теперь я чувствовала себя спокойнее, хотя и потеряла ориентацию, однако Ульрик ощущал направление гораздо увереннее. Ветер стих, и вскоре мы встали на якорную стоянку. Прилив был почти в высшей своей точке, поэтому нам не составило труда выбраться из каноэ на крохотный причал у нашего дома. Меня охватила невероятная усталость. Я не могла поверить, что до такой степени выбилась из сил после сравнительно недолгого напряжения. Однако больше всего меня занимали страхи мужа.
– Они не смогут преследовать нас, – сказала я. – У них нет лодок.
В современной, залитой ярким светом кухне мне стало немного лучше. Я приготовила горячий шоколад, с преувеличенным старанием смешивая ингредиенты и пытаясь понять случившееся. Снаружи царила непроглядная тьма. Ульрик, по всей видимости, все еще не оправился от растерянности. Он бродил по дому, осматривая замки и окна, вглядываясь в темноту сквозь задернутые занавески и прислушиваясь к звуку волн. Я спросила, о чем он думает, и Ульрик ответил:
– Ни о чем. Просто у меня тяжело на душе.
Я заставила его сесть и выпить шоколада.
– Из-за чего? – спросила я.
На его лице отразились неуверенность и тревога. Он помедлил, и мне показалось, что он готов заплакать. Я взяла его за руку, села рядом, заставила пригубить шоколад. На его ресницах блестели слезы.
– Чего ты испугался, Ульрик?
Он пожал плечами.
– Потерять тебя. Я испугался, что все начнется снова. В последнее время меня мучили кошмары. Тогда они казались мне глупыми. Но происшествие на островке... у меня такое чувство, словно все это уже было. Еще меня напугал ветер. Мне это не нравится, Оуна. Я продолжаю вспоминать Эльрика, наши кощмарные приключения. Я боюсь за тебя, боюсь чего-то, что может нас разлучить.
– Это должно быть нечто очень серьезное! – Я рассмеялась.
– Порой мне кажется, что моя жизнь с тобой – это восхитительный сон, награда, которой мое сломленное сознание компенсирует мучения нацистских пыток. Я боюсь проснуться однажды и опять очутиться в Дахау. С тех пор как мы познакомились, я отлично знаю, насколько трудно провести грань между грезами и реальностью. Ты понимаешь меня, Оуна?
– Конечно. Но ты не спишь. В конце концов, у меня есть навыки похитителя снов. Если кто-нибудь и способен развеять твои сомнения, то только я.

Он кивнул, успокаиваясь и благодарно стискивая мою ладонь. Я видела, что он взбудоражен. Что такого мы увидели на острове?
Ульрик ничего не мог мне объяснить. Он был совершенно спокоен вплоть до того мгновения, когда увидел в окне свое помолодевшее "я". Потом он почувствовал, как время растворяется, проскальзывает, протекает сквозь рычаги слабой, хрупкой власти, которую мы над ним имели.
– Утратить контроль над временем и позволить Хаосу вновь вторгнуться в этот мир означало бы потерять тебя, возможно, детей– все, что связано с тобой и что я ценю.
Пришлось ему напомнить, что я здесь, рядом, что утром мы сможем пробежать несколько миль до Инглиштауна, позвонить в школу Майкла Холла и поговорить с нашими любимыми детьми.
– Мы убедимся в том, что у них все хорошо. И если твои тревоги не улягутся, мы сможем уехать в Рочестер и погостить у твоего кузена.– Дик фон Бек работал в «Истмен Компани», и всегда был рад видеть нас у себя.

Ульрик вновь попытался справиться со своими страхами, и вскоре стал таким, как прежде. Я упомянула о замеченных нами искаженных тенях, похожих на гигантских туманных призраков. Однако все это время лицо и фигура юноши оставались отчетливыми, как будто только он находился в фокусе.
– Туман, как и воздух пустынь, порой порождает удивительные видения.
– Я не уверен, что дело в тумане... – Ульрик вновь тяжело вздохнул.

Он объяснил мне, что одной из причин его беспокойства было нарушение перспективы. Оно словно перенесло его в миры грез и магии. Он напомнил мне об угрозе, исходящей от его родственника Гейнора – угрозе, которой мы по-прежнему должны были опасаться.
– Но ведь сущность Гейнора была рассеяна, – возразила я. – Его распылили на миллионы частиц, на миллионы разных инкарнаций.
– Нет, – ответил Ульрик. – Боюсь, это уже не так. Гейнор, с которым мы сражались – лишь один из Гейноров. У меня такое чувство, будто бы он возродился. Он изменил свою стратегию. Он больше не действует напрямую. Он словно затаился в нашем отдаленном прошлом. Это неприятное чувство. Мне постоянно снится, как он подбирается к нам со спины. – Негромкий смешок Ульрика показался мне необычно нервным.
– У меня нет такого ощущения, хотя именно я, а не ты наделена экстрасенсорными возможностями – сказала я. – Поверь, я сразу почувствую, если он объявится рядом.
– Это лишь часть того, что я узнал в своих снах, – продолжал Ульрик. – Отныне он действует не напрямую, а через посредника. Откуда-то издалека.

Мне больше нечем было успокоить его. Я понимала, что Вечного Хищника нельзя победить, но мы, те, кто способен разгадывать его методы и обличия, должны неотрывно следить за ним. И все же я не ощущала присутствия Гейнора. Пока мы беседовали, ветер усилился, стал громче; он носился вокруг дома, завывая в водосточных трубах и пытаясь сорвать ставни.

В конце концов, мне удалось уложить Ульрика в постель и погрузить его в сон. Донельзя утомленная, я и сама уснула, невзирая на рев ветра. Я смутно помню, что ночью ветер опять усилился и Ульрик поднялся с постели, но я подумала, что он хочет закрыть окно.

Я проснулась перед самым рассветом. Снаружи по-прежнему шумел ветер, но я услышала что-то еще. Ульрика в кровати не было. Я решила, что он все еще терзается тревогой и поднялся на второй этаж, дожидаясь первых солнечных лучей, чтобы рассмотреть в бинокль старый дом на островке. Однако следующий звук, который я уловила, был громче и резче, и я, не помня себя, в одной пижаме взбежала по лестнице.

Большая комната только что опустела.

Здесь была борьба. Створки двери, ведущей на крышу, были распахнуты настежь, стекла треснули, Ульрика нигде не было видно. Я выскочила на крышу и увидела расплывчатые фигуры у самого уреза воды. Туманные, словно мраморные тела– очевидно, индейцы. Вероятно, они вымазались сажей. Я знала, что такой обычай
был принят в древних культах племен лакота, но не сталкивалась ни с чем подобным в здешних местах. Однако эта мысль тут же вылетела у меня из головы, как только я заметила, что они тащат Ульрика к большому каноэ, вырубленному из ствола березы. Мне было трудно представить, что сейчас, во второй половине двадцатого века, моего мужа похитят индейцы!

Я закричала, требуя остановиться, и сбежала к серой воде, но индейцы уже отчалили от берега, вздымая тучи брызг, которые производили в воздухе странную рябь. Один из похитителей плыл на нашей лодке. Он напрягал мощные руки, и мускулы на его спине ходили ходуном. Его намазанное маслом тело сверкало, а одинокую прядь волос украшали перья, которые змеились по спине, будто шрам. На нем была необычная боевая раскраска. Могла ли это быть одна из тех старых "войн плача", которые индейцы начинали после того, как теряли убитыми слишком много своих бойцов? Но зачем красть белого человека?

Туман все еще был густой, он искажал очертания растворявшихся в нем силуэтов. На мгновение я увидела глаза Ульрика, в которых застыл страх за меня. Индейцы стремительно гнали лодки к Аулд Строму. Ветер вновь усилился, вздымая волны и сворачивая туман в причудливые фигуры. Потом индейцы исчезли. Ветер тоже стих, словно отправившись за ними в погоню.

Мой разум уступил место инстинктам. Во внезапно наступившей тишине я невольно обратилась всеми чувствами к воде, нащупывая интеллект своей союзницы, затаившийся в глубинах далеко от берега. Едва я отыскала ее, она с готовностью отозвалась на мою просьбу о встрече. Она отнеслась ко мне с интересом, если не с сочувствием. Вода заполнила мое сознание, стала моим миром, а я продолжала умолять, упрашивать, торговаться, требовать – и все это на протяжении считанных секунд. Нехотя мне позволили принять обличие старой царственной повелительницы, которая неподвижно лежала в глубине, недоступной для течения прилива, и принимала знаки почтения от своих подданных в радиусе тысячи километров.

Потомки легендарных элементалей рыб, известные в фольклоре под названием "потерявшихся мальков", они являли собой сообщество душ, которым от природы был присущ альтруизм, и эта леди принадлежала к их числу. Она обдумала мою просьбу, лениво шевеля плавниками.
"Мой долг – не умирать, а оставаться в живых", – услышала я.
"Все мы живем поступками, – возразила я. – Разве живет тот, кто всего лишь существует?"
"Ты дерзка. Но так и быть. Твоя молодость объединится с моей мудростью и моим телом, и мы попробуем найти существо, которое ты любишь." Я слилась с Фулеттой, Большой Семгой. Она сознавала опасность, которая нас подстерегала.

Она была одной из тех древних душ, которые видели на своем веку рождение и смерть планет. Отвага присуща им от природы. Она дала мне возможность гнаться за каноэ с невероятной скоростью. Как я и думала, они двигались не к острову, а прямиком к водовороту. Я чувствовала, как течение затягивает меня в воронку, но была слишком опытна, чтобы бояться. У меня были плавники. Вода была моей стихия. Я миллионы лет следовала великому множеству течений и знала, что они могут представлять опасность, только если ты попытаешься сопротивляться им.
Вскоре я опередила каноэ и стремительно помчалась к поверхности воды, собираясь опрокинуть самое крупное из них и освободить Ульрика. Я была длиной с лодку и, приготовившись вынырнуть под ним, не ожидала никаких затруднений. К моему замешательству, мой напряженный хребет встретил сильное и неожиданное сопротивление. Каноэ оказалось гораздо массивнее, чем выглядело. Пока я пыталась оправиться от столкновения, которое сама же и вызвала, лодку захватил поток водоворота, и ее нос начал погружаться. Положение коренным образом изменилось, но у меня не было выбора. Я последовала за каноэ, устремившимся к центру водоворота. Мое могучее тело выдерживало любые напряжения и давления, но и лодка, которая должна была разлететься на куски, оставалась целой и невредимой. Сидевшие в ней люди крепко вцепились в борта, и их не выбросило наружу. Я отчетливо видела похитителей Ульрика. У них были красивые правильные лица, типичные для местных лесных индейцев, мертвенно-бледные, но никак не лица альбиносов. Их волосы казались черными на фоне умащенных маслом бритых голов и свисали одинокой густой прядью. Темные глаза индейцев смотрели в глубь водоворота, и я поняла, что они сознательно направляют туда свое судно. Мне оставалось только следовать за ними.

Мы продолжали углубляться в бело-зеленый поток, а навстречу нам мчались валуны и каменные столбы; они то уменьшались, то увеличивались в бурной воде, однако объяснить это явление естественными причинами было нельзя. Я сразу поняла, что покинула один мир и попала в другой. Размеры камней непрерывно менялись, и мне становилось все труднее ориентироваться, однако я делала все, что могла, чтобы продолжать погоню. Внезапно передо мной вырос предмет размером с "Титаник", и я почувствовала сильный удар по голове. Мое тело обмякло. Я лихорадочно забила хвостом, чтобы сохранить равновесие. Потом меня подхватил другой поток и помчал к поверхности воды, хотя я всеми силами стремилась в глубину.

Измученная, лишенная возможность погружаться, я отдалась воле потока, и он понес меня обратно к берегу. Фулетта поняла, что мы побеждены. Казалось, ей жаль меня.
"Удачи тебе, маленькая сестра",– сказала Большая Семга.

Она возвращалась в свое царство с разбитой головой, но это почему-то нимало не испортило ей настроение. Я поблагодарила Фулетту, призвала свое собственное тело и поспешно вернулась в дом. Разумеется, телефона у нас не было. Ближайший находился в нескольких километрах. У меня не было другой возможности преследовать похитителей мужа, не было даже надежды когда-либо увидеть его вновь. Минувшие часы полностью перевернули не только мою жизнь, однако это обстоятельство отнюдь не облегчало постигшую меня утрату. Я принялась искать свою одежду, чувствуя себя совершенно разбитой.

Потом мне на глаза попалось нечто, чего я не заметила, торопясь спасти мужа. Похитители Ульрика потеряли этот предмет во время борьбы. Вероятно, я не увидела его прежде, потому что он скатился вдоль перил лестницы и теперь стоял вертикально, опираясь о стену – большой выпуклый диск размером с детский батут, изготовленный из украшенной оленьей кожи, натянутой на ивовый обруч и прикрепленной к нему ремешками. Он был слишком велик для щита, хотя, судя по рукояткам на тыльной поверхности, служил именно этой цели. Я видела у индейцев похожие щиты, но их размеры точнее соответствовали росту своих хозяев. Я подумала, не является ли он так называемой ловушкой для снов, но не увидела на нем знакомых изображений. Он мог оказаться какой-нибудь святыней или чем-то вроде флага.

В центре щита был укреплен круг из белой кожи с расходящимися от него бирюзовыми полосками и изображением птицы в обрамлении ветвей дерева. Он был раскрашен яркими оттенками синего и красного. Расшитый разноцветными бусинами и иглами дикобраза, он являл собой великолепный образчик тонкой ручной работы; при взгляде на него становилось ясно, что хозяева берегли и ценили его. Однако его предназначение оставалось неизвестным.

Оставив щит у стены, я поднялась по лестнице, чтобы принять ванну и одеться. Когда я вернулась на первый этаж, повсюду был солнечный свет. Мне было трудно отделаться от мысли, что я сплю.

Однако перед моими глазами были огромный кожаный щит, треснувшие стекла и иные следы борьбы. Вероятно, Ульрик услышал, как в дом входят чужаки и угодил прямиком к ним в руки. Никакой записки не было, да я и не ожидала, что ее оставят. Судя по всему, о похищении ради выкупа не было и речи.

Теперь я могла отправиться на бензоколонку. Чтобы добраться туда пешком, требовалось менее часа. Однако я не спешила уходить из дома, опасаясь, что в мое отсутствие может произойти нечто важное, либо вернется Ульрик. Могло случиться так, что он ускользнул от своих похитителей, и его выбросило на поверхность, как и меня. Но я понимала, что мои надежды призрачны. Готовясь к уходу, я услышала звук приближающегося автомобиля. Потом в парадную дверь постучали. Все еще надеясь вопреки здравому смыслу, я пробежала открывать ее.

На пороге стоял худощавый мужчина в аккуратном черном пальто и черных сверкающих туфлях, с местной газетой под мышкой. Завидя меня, он приподнял шляпу-котелок. Его пронзительные глубоко запавшие черные глаза поворачивались в глазницах, а ледяная улыбка, казалось, была способна заморозить окружающий воздух.
– Прошу прощения за столь ранний визит, графиня. У меня послание для вашего супруга. Могу ли я его видеть?
– Капитан Клостерхейм!– Я была потрясена. Откуда он узнал, где меня искать?
Он сдержанно поклонился.
– Теперь я– просто герр Клостерхейм, леди. Я вернулся к своему гражданскому призванию. Я вновь принадлежу церкви, хотя и в мирском качестве. Чтобы найти вас, мне потребовалось немало времени. Мое дело к вашему мужу не терпит отлагательства, и, думаю, оно послужит его интересам.
– Известно ли вам что-либо о людях, явившихся сюда ночью?
– Я не понимаю вас, леди.

Мне была ненавистна сама мысль о том, что в нашу жизнь вновь вторгается этот гнусный нацист, в свое время состоявший в союзе с кузеном Ульрика, Гейнором. Неужели он тот самый сверхъестественный посредник, близость которого ощутил Ульрик? Я сомневалась в этом. Его психическая аура была довольно мощной, и я бы уже почувствовала ее. С другой стороны, я не видела другой возможности выяснить, куда забрали моего мужа, поэтому надела маску профессиональной любезности и пригласила Клостерхейма войти.

Оказавшись в гостиной, он сразу направился к огромному щиту, забытому индейцами.
– Здесь побывали какатанава?
– Этой ночью. Что вам известно?
Едва ли отдавая себе отчет в том, что делаю, я вынула из шкафа двуствольную "пэрди", взвела курки и нацелила ее на Клостерхейма. Он с изумлением воззрился на меня.
– Леди, у меня и в мыслях не было причинить вам какой-либо вред!– Очевидно, он решил, что я готова пристрелить его на месте.
– Вы узнаете этот предмет?
– Это знахарский щит какатанава,– объяснил он.– Некоторые из индейцев полагают, что он способен защитить их, когда они попадают в земли духов.
– Земли духов? Туда, где они скрылись?
– Скрылись, мадам? Нет, что вы. Земли духов для них – это места, где обитаем мы и нам подобные. Они искренне боготворят нас.

Я повела стволами винтовки, приказывая ему сесть в одно из глубоких кожаных кресел. Клостерхейм рухнул в него и словно расплылся на подушке. В ярком свете он стал едва ли не двумерным, превратившись в черно-белую тень на фоне темной кожи.
– В таком случае, куда они скрылись?
Клостерхейм оглядел кресло с таким выражением на лице, как будто впервые в жизни увидел столь комфортабельную мебель.
– Полагаю, в свой собственный мир.
– Зачем они его взяли?
– Не могу сказать точно. Я знал, что вам грозит определенная опасность, и рассчитывал обменяться с вами информацией.
– Почему я должна вам помогать, герр Клостерхейм? И зачем вам помогать мне? Вы – наш враг. Вы – ставленник Гейнора. До меня дошли слухи о вашей гибели.
– Если я и враг вам, то не смертельный. Вдобавок я, как и вы, обязан соблюдать верность.
– Кому?
– Своему хозяину.
– Вашего хозяина разделили на части Владыки Высших Миров на острове Морн. Я сама это видела.
– Гейнор фон Минкт – не хозяин мне, леди. Мы были союзниками и, появляясь вместе, ради удобства делали вид, будто бы я подчиняюсь ему.– Казалось, мое предположение несколько покоробило Клостерхейма. – Мой хозяин – сущность. Гейнор – всего лишь видимость. Мой настоящий повелитель – Князь тьмы, владыка Люцифер.
Не будь мое положение столь отчаянным, я бы рассмеялась вслух.
– Стало быть, вы явились из ада? Уж не туда ли забрали моего мужа – в преисподнюю?
– Я действительно пришел из ада, леди, хотя и не напрямую. Если бы ваш муж сейчас находился там, меня не было бы здесь.
– Меня интересует одно – где мой муж.
Клостерхейм пожал плечами и указал на щит какатанава.
– Этот предмет, без сомнения, может помочь, но они могут захотеть убить и вас.
– Вы имеете в виду убить моего мужа?
– Вполне вероятно. Но, я имел в виду, что они захотят убить вас, как хотят убить меня. Какатанава не питают добрых чувств ко мне и Гейнору, хотя я более не разделяю его интересов. Наши пути разошлись. Я отправился вперед, он – назад. Теперь я нечто вроде наблюдателя на фланге. – На его мертвенном лице отразилась едва уловимая насмешка.
– Полагаю, вас привело сюда отнюдь не христианское сострадание, герр Клостерхейм.
– Нет, леди. Я хочу предложить союз. Доводилось ли вам слышать о герое по имени Айанаватта? О нем написал Лонгфелло. По-английски его зовут Гайаваттой. Если не ошибаюсь, он – персонаж местного эпоса.

Я, разумеется, читала довольно старомодное, но завораживающее произведение Лонгфелло. Однако сейчас я была не в настроении обсуждать сокровища американской литературной классики. Должно быть, я шевельнула стволами винтовки. Клостерхейм заслонился костлявой ладонью.
– Поверьте, в моих словах нет ни капли иронии. Вероятно, мне придется изложить свою мысль по-другому. – Он замялся. Мне была знакома дилемма всякого наделенного даром предвидения существа, всех тех, кто бывал в грядущем и умел предугадывать последствия того или иного поступка. Даже говорить о будущем означало бы создать еще одну ветвь дерева мультивселенной. А это, в свою очередь, могло разрушить замыслы говорящего, с которыми тот явился в чужой мир. Поэтому мы склонны изъясняться туманными намеками. Порой наши пророчества звучат загадочнее кроссворда из "Гардиан".
– Вы знаете, что сейчас находится Гейнор?
– Думаю, да – если учесть, в каких обстоятельствах оказался он сам и мы с вами.
– Где же?
– Вероятно, там же, где ваш супруг. – Возникла неловкая многозначительная пауза.
– Значит, это были люди Гейнора?
– Ни в коем случае, леди. По крайней мере, я так не думаю. – Клостерхейм вновь умолк.– Я пришел, чтобы предложить вам союз. Подозреваю, он нужен вам даже больше, чем мне. Разумеется, я ничего не гарантирую...
– И вы надеетесь, что я поверю вам, тому, кто, по его собственному признанию, служил Князю лжи?
– Мадам, нас связывают общие интересы. Вы ищете своего мужа, а я, как всегда, ищу Грааль.
– У нас нет Святого Грааля, герр Клостерхейм. Мы утратили даже храм, в котором он должен был помещаться. Разве вы не заметили, что Восток ныне находится под милосердным покровительством Сталина? Быть может, магическая чаша теперь у этого бывшего священника?
– Вряд ли, мадам. Но я не сомневаюсь в том, что между вашим супругом и Граалем существует некая связь и, если я найду его, то обрету то, что мне нужно. По-моему, этого вполне достаточно, чтобы нам с вами заключить перемирие.
– Возможно. А теперь объясните, каким образом я могу напасть на след своего мужа и его похитителей.

Клостерхейм не желал делиться со мной сведениями. Мгновение поколебавшись, он указал на круглый предмет.
– Знахарский щит укажет вам дорогу туда. По его размерам вы можете заключить, что ему не место в этом мире. Если вы позволите ему вернуться туда, откуда он появился, то, может быть, он возьмет вас с собой.
– Зачем вы мне это рассказали? Почему сами не воспользовались щитом?
– Мадам, я лишен ваших способностей и талантов. – Голос Клостерхейма звучал сухо, едва ли не саркастически. – Я простой смертный. Даже не демон – всего лишь порождение демона, знаете ли. Душа, связанная договором. Я иду туда, куда меня посылают.
– Мне помнится, в свое время вы ополчились против Сатаны. Кажется, вы разочаровались в нем.
Лицо Клостерхейма помрачнело. Он встал из кресла.
– Моя духовная жизнь – мое личное дело. – Он задумчиво посмотрел на стволы винтовки. – Вы обладаете возможностью отправиться туда, куда я хочу попасть.
– Я нужна вам в качестве проводника? И это при том, что я даже не догадываюсь, куда индейцы увели Ульрика? Во всяком случае, я знаю об этом меньше вашего.
– Вы по-прежнему гневаетесь на меня, – негромко произнес Клостерхейм, но его зубы были плотно сжаты, словно от злости. – Графиня, я пришел за помощью не к вам, а к вашему мужу. – В нем явно происходила внутренняя борьба. – На мой взгляд, наступило время примирения.
– С Люцифером?
– Возможно. Я восстал против своего хозяина, а он, в свою очередь – против своего. Добрую половину жизни мы провели, постигая Господа и природу зла. Однако теперь владения Сатаны в мультивселенной неуклонно сокращаются. – В его голосе не было воодушевления.

Клостерхейм с его странной извращенной набожностью казался мне безумцем. Задолго до того, как я решила выйти за Ульрика, я изучила историю семьи фон Беков. По всей видимости, очень многие из них имели дело со сверхъестественным, но не верили в него либо отрицали. Недавно был найден манускрипт, написанный своеобразным почерком на старонемецком языке. Говорили, что это – некая древняя летопись. К несчастью, власти Восточной Германии поместили манускрипт в государственный архив, и нам до сих пор не удалось ознакомиться с ним. Высказывалось мнение, что содержание рукописи слишком опасно, чтобы ее публиковать. Однако нам было известно, что она имеет определенное отношение к Святому Граалю и дьяволу.

Клостерхейм вновь указал на знахарский щит.
– Этот предмет приведет вас к вашему мужу, если он еще жив. Мне не нужен проводник. Мне нужен ключ. Я не могу путешествовать среди миров с такой легкостью, как вы. На это способны немногие. Я дал вам все известные мне сведения, которые помогут вам отыскать графа Ульрика. Он не располагает тем, что мне нужно, однако в его силах добыть это для меня. Я надеялся, что у него есть ключ.
Потеряв интерес к разговору, я решила проверить, чем щит Какатанава может быть полезен мне. Вероятно, мне следовало быть осторожнее, но в своем отчаянном желании спасти Ульрика я была готова поверить чему угодно, лишь бы отыскать его.
– Какой ключ?– нетерпеливо спросила я.
– В мир, где сейчас находится ваш муж, ведет еще один, иной путь. Нечто вроде двери. Вероятно, этот путь пролегает через остров Морн.
– Почему вы думаете, что Ульрик способен вам помочь?
– Я надеялся, что дверь в тот мир находится на Морне, а ключ– у вашего мужа.– Клостерхейм выглядел разочарованным, как будто в конце долгих поисков он понял, что его усилия были тщетными.
– Позвольте заверить вас, что у нас нет никаких ключей.
– У вас есть меч,– возразил Клостерхейм, но без особой надежды.– У вас есть Черный клинок.
– Насколько мне известно,– ответила я,– этот предмет также находится в руках восточногерманского правительства.
Клостерхейм с тревогой посмотрел на меня:
– Значит, он в Восточной Германии?
– Если его не забрали русские.
Клостерхейм нахмурился:
– В таком случае я побеспокоил вас напрасно.
– Коли так...– Я повела стволами винтовки.
Он согласно кивнул и двинулся к выходу.
– Премного благодарен вам, мадам. Желаю удачи.

Все еще пребывая в тягостном оцепенении, я смотрела, как он открывает дверь и уходит. Я вышла следом и увидела, что он приехал сюда в такси. За рулем сидел тот же водитель, который привез нас из Инглиштауна. У меня мелькнула мысль; я попросила шофера задержаться, вернулась в дом, торопливо черкнула записку для детей, вновь вышла наружу и попросила отправить ее по почте. Пока Клостерхейм усаживался в машину, таксист оживленно махал мне рукой. Он не ощущал сверхъестественного напряжения, царившего в воздухе, не догадывался о сомнениях терзавших мою душу, о том мучительном решении, которое я должна была принять.

Как только машина уехала, я вернулась в дом и взяла индейский щит. Меня не интересовали амбиции Клостерхейма и раздоры, в которые он впутался. Я думала только о полученных от него сведениях. Я была готова пойти на крайний риск и позволить щиту доставить меня к мужу.

Едва ли не в трансе я понесла щит к причалу, преодолевая сопротивление ветра, который рвал его из моих рук. Сняв верхнюю одежду, я бросила щит в воду, набрала полную грудь воздуха и прыгнула следом. Чувствуя, как щит колышется подо мной, я забралась в него, словно в плотик. Ветер завывал и больно хлестал мое тело, но теперь щит жил своей собственной жизнью. Было такое чувство, словно внутри его кожи задвигались мускулы; он быстро помчался по воде к острову, который мы посетили накануне. Я надеялась, что он последует за своим хозяином в водоворот.

Действительно ли он стал живым? Обладал ли он разумом? Намеревался ли он выбросить меня на скалы? Но сейчас, когда на поверхности ледяной воды поднялись высокие волны и, задул сильный холодный ветер, щит, казалось, оберегал меня.

Я ухватилась за края щита, пытаясь вцепиться в его обруч даже пальцами ног. Щит прыгал подо мной, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом я почувствовала, как он приподнялся и еще быстрее поплыл в море, словно убегая от грозившей нам опасности. Мои пальцы мучительно болели, но я не разжала бы их, даже если бы умерла. Моя воля приковала меня к огромному плетеному каркасу.

Щит круто пошел ко дну. Я не успела наполнить легкие воздухом, а жабер у меня на сей раз не было. Неужели он хочет меня утопить? Я увидела высокую зазубренную каменную колонну, которая мчалась мне навстречу, увидела массивные темные фигуры, шевелившиеся в бурлящей воде. Воздух в моих легких иссяк, и я прокляла себя за глупость. Мои пальцы ослабили хватку, чувства начали притупляться. Неодолимая сила влекла меня вниз.