Мэй Минстрелл

Искушение

Энекин вошёл в кабинет Палпатина, когда тот был, по своему обыкновению, занят: перебирал бумаги. Юный Рыцарь был чем-то озабочен, и это сразу бросалось в глаза (по крайней мере, он так думал — но произвести впечатление на канцлера ему не удалось: тот лишь краем глаза на него покосился и снова уткунулся в чтение какой-то, по всему судя, важной распечатки...

Или всё же удалось?)

— Привет, — равнодушно бросил Палпатин, не отрываясь от своих дел. — Заходи. Чай на столе... или тебе чего покрепче?

«Ну вот. Всегда он так». Юноша сам не понимал, за что он так привязался к старшему другу: тот был донельзя прагматичен, и в любом другом человеке это бы Энекина раздражало. Раздражала же его Падме, когда она начинала трещать, как сорока, о государственных делах, вместо того, чтобы...? Ну вот. А поведение канцлера, которое, между прочим, от её поведения ничем не отличалось — оно (вот поди ж ты разбери!) Рыцаря привлекало.

— Да не-ет... — Энекин смешно наморщил нос, стараясь выглядеть как можно более по-детски. В последнее время это ему удавалось всё естественней. — Я пришёл посоветоваться, канцлер.

— Да ну? И что ж тебя беспокоит?

(«Если бы Палпатин способен был присвистнуть, он бы как пить дать присвистнул!»)

— А с чего вы взяли, что меня что-то беспокоит? — рассмеялся юноша. — Я же сказал, что пришёл ПОСОВЕТОВАТЬСЯ — не более того!

— Так, Энекин, — рявкнул канцлер, откладывая бумаги, — не дури! Ты поговорить хочешь? Ну давай... Давай поговорим.

«Вот всегда он такой», — умилённо подумал Энекин, втайне любуясь своим старшим другом. Палпатин между тем отошёл от стола, выключил искусственное освещение, и резные деревянные панели комнаты заиграли, заискрились собственным розовым светом.

— Поговорить, значит, хотел?...

В полумраке комнаты глаза канцлера заиграли красно-жёлтым огнём, лицо стало более худым и даже хищным — щёки словно впали (на самом деле, конечно, игра теней, но...), нос заострился...

— Палпатин, — с трудом выговорил Энекин, — меня... меня Падме беспокоит.

— Ах, ты опять об этом...

И всё. И сразу он утратил весь интерес к разговору. «Ах, ты опять», — и можно считать, что разговор закончен... «Что ж ты не встаёшь, канцлер, почему не идёшь включать свет?»

— Но мне это снится! Снова снится! Вот... сегодня снилось... — он осёкся, умолк, натолкнувшись на ироничный взгляд старшего друга, но потом всё-таки продолжил: — В каждом сне она умирает, и винит в этом... меня!

Палпатин долго молчал, потом заговорил, не обращаясь (вроде бы) ни к себе, ни к Энекину.

— Ну да. Да. Всё, как я и предполагал.

Встал, запахнулся в свою официозно-пышную мантию, пошёл к двери. Уже у дверей окрик Энекина настиг его:

— Что «всё»? Что вы предполагали? Объяснитесь, канцлер!

— А ты уверен, что хочешь этого, парень? — произнёс канцлер. Точнее, он произнёс «хочешшь» — прямо-таки прошипел, куда там гадюке! — и Энекин отшатнулся.

— Ну ладно... — сказал, смягчаясь, старик. — Слушай... Ты что-нибудь знаешь о Серых Владыках?

*

Энекин брёл по городу, стараясь ни на кого не глядеть, и время от времени пинал носком башмака булыжник-другой на мостовых Корусканта. Он заглянул в бар, где, по идее, должна была сейчас быть его жена — и ошалел от увиденного: эти клоны... эти мини-джанго-фетты... они сидели, хлопали в ладоши, орали дурными голосами и хохотали как ненормальные... «Его войско... Его войско, готовое в любой момент наброситься на нас... на всех...»

Потом он понял: да ничего же не случилось! Просто Падме держит речь, а эти увлечённо слушают...

Ушёл. Ретировался, спешно, пока она не заметила...

«— Так как мне вас называть-то? На "Дарт" — язык не повернётся, а Палпатином, значит, уже нельзя?

— Зови не по имени. Просто — учитель.

— Учитель??»

«Наш мир когда-то был ими заселён, Эни, они первые начали здесь строить город, который превратился в то, что ты видишь теперь... Город-в-центре-Мира. Он назывался Танелорн... да... — Палпатин усмехнулся, — вот это его истинное название! А не то, к которому ты привык. А теперь скажи-ка: ты часто выходишь из дому по ночам?

— Ну... А зачем вы спрашиваете? Вообще-то никогда...

— Воот. И не только ты, но и девять десятых от всех горожан! Потому что чувствуется это... в самом воздухе, так, что кожей улавливаешь ЕЁ эманации...

— Чьи?!

— Другой жизни, Энекин, другой жизни! НАСТОЯЩЕЙ жизни этого города!»

Энекин мало что понял из сказанного Палпатином, но по тому, что он понял, выходило: из всех живущих в этом Городе никто по-настоящему не умирает, — Город сохраняет их в себе. И тени обитателей его по ночам, когда живые не видят, сходятся на улицы и площади Корусканта и ведут какую-то совершенно иную жизнь, непохожую на ту, что ведёт дневной город...

«Я ждал... я ждал, когда появится он. Когда появишься ты, Вечный Воитель.

— Да с чего вы взяли, что это я?!

— Твои видения, мальчик мой! Твои видения!»

*

...Он хочет меня использовать. И я это знаю, и он это знает. Но теперь я уже не уйду так просто: передо мной словно дверь приоткрылась, и пока я не пойму, куда она ведёт, я...

*

...я...

*

...прости меня, Падме...

*

В чёрной поверхности шлема отражались блестяще-серебристые мундиры солдат-клонов. Линзы, заменявшие ему глаза, блестели в свете маленького эндорского солнца. Чёрный плащ спадал до самых подошв таких же чёрных сапог.

— Давай, ребята! — крикнул Тёмный лорд, делая знак солдатам. Те двинулись к кораблю, унося с собой бесчувственное тело Люка Скайуокера.

«Я — Вечный Рыцарь. Моё предназначение... не знаю, каким оно было бы в другой жизни, но в этой я несу зло. Быть по сему. И я сделаю это. Но не ради тебя, Палпатин! Я несу зло — потому что и оно должно быть в жизни. А не потому, что так кто-то хочет... кто-то алчный и очень грубый, которому, дай волю — не одну звёздную систему захапает!

И уж тем более не потому, что я так хочу.

Пережив смерть почти всех своих близких, я уже разучился чего-то хотеть. Это и хорошо... Потому что... учитель, я благодарен тебе за искушение — оно сыграло свою роль в том, кем я стал, но если бы я ещё чего-то хотел, мы по-прежнему были бы связаны.

У Вечного же Рыцаря нет и не может быть никаких связей».

Текст размещён с разрешения автора.