Nobody

Трое

Сколько сказано слов впустую, сколько истоптано высоких пряных трав... помнишь — помните — как вырастали над горизонтом белые, словно светящиеся на фоне грозового неба башни, над ними кружились, падая в облака, ныряя в сладкий тяжёлый воздух, две чайки; а потом внезапно холодом подуло откуда-то с востока, словно дохнуло само море, и куда-то делось марево, и давящая на барабанные перепонки тишина... и вот, спешившиеся, отпустившие поводья — лошади — или кто там это был — испугались и врассыпную бросились по степи, оставляя нас без еды, одеял и тёплой одежды, но всё это было уже, впрочем, неважно, — мы стояли втроём, а навстречу нам поднималось что-то, к чему мы шли так долго, ради чего забывали сейчас свои имена, лица родителей и дома, в которых родились, народы, к которым принадлежали... и что-то уже подсказывало, что не принадлежали мы на самом деле никогда и никому, кроме друг друга — даже себе...

* * *

— Знаешь, нарыла в нете одного автора интересного... в принципе, ничего особенного, фэнтези как фэнтези... но там у него идея такая — всегда есть во всех временах, во всех измерениях, Трое — Герой, Спутник Героя и Возлюбленная Героя... причем только Спутник может запоминать все предыдущие инкарнации и предупреждать Героя об опасности... Спутника звали Джери-а-Конель, у него был крылатый кот, много книг, он знал много песен, а меч брал только в крааайнем случае. И у него такая шляпа ещё была смешная. А Корум — Герой — был красив, мрачен и пафосен. Вот мне Спутник почему-то больше Героя понравился, а Возлюбленная — её там Ралиной звали — вообще дура какая-то, я б не хотела ей быть... А помнишь, ещё фраза такая, в «Колдуне и Кристалле», когда Роланд привел Сьюзен к своим друзьям и она увидела Катберта — «ох, если б я встретила этого первым!»... ты чего молчишь, ты меня вообще слышишь?

— Слышу... слушаю...

— Ты бы смогла встать между двумя друзьями?

— У меня такого выбора в принципе стоять не может. Я сама выбираю, с кем мне быть.

— Да? Нууу... я не знаю... я буду с тем, кто меня будет добиваться настойчивей, кто будет сильнее...

— А как же любовь?

— Ну... он же будет меня любить, иначе зачем ему меня добиваться?

— Это всё, что ты понимаешь под словом «любовь»?

— Не знаю... а что ещё должно быть?

— Жаль. Это я так.

* * *

Я просыпаюсь на траве, укрытая только плащом, от холода. Мой любимый сидит вполоборота ко мне, я не вижу выражения его глаз, смотрящих на огонь, но знаю, что они печальны. Я не решаюсь окликнуть его, как всегда в такие минуты. На одну чудовищную секунду мне кажется, что я не помню его лица.

Джери сидит поодаль, в своей вечной пыльной мягкой шляпе, и что-то шепчет на ухо своему коту. Я сажусь и встряхиваю волосами — чёрными и тяжёлыми. Я не люблю их, но остричь имею право, только если снова овдовею.

Смотрю на небо, пытаясь понять, который час, но на небе нет ни звёзд, ни луны, ни единого проблеска света. Мне становится страшно, но я не могу поделиться с любимым своей человеческой слабостью — он выше и сильнее меня настолько, что все мои страхи покажутся ему просто глупостью женщины.

Джери придвигается ближе и протягивает мне свой плащ:

— Укройся. Ты замерзла.

— Мне страшно, Джери, — шепчу я. — Что теперь будет?

— Не волнуйся, — голос его мягкий и совсем непохож на сильный и твёрдый голос Корума. — Ничего такого, что не происходило бы раньше, не происходит и сейчас. Ты проходила всё это, просто не помнишь.

— А что я должна помнить, Джери?

— Ты не помнишь, — повторяет он, — значит, так нужно. И поверь мне — это счастье. Это конец ещё одного мира. Скоро ты увидишь лаву и почувствуешь пепел на своих губах. А потом проснёшься уже совсем другой и в другом месте. Не бойся. С тобой ничего не случится.

— А с..., — на мои глаза наворачиваются слезы.

— Не волнуйся. Вы будете всегда... вместе. И я буду рядом. Мы — Трое. Я не должен был тебе этого говорить, но теперь уже всё равно, очень скоро ты всё забудешь.

— Джери...

— Тссс... — ласково говорит он и протягивает руку к моему лицу, но в этот момент слышатся горны судного дня, и мой любимый вскакивает, как всегда, готовый биться со всеми конницами Апокалипсиса сразу. Небо вспыхивает алым, пепел и сажа оседают на землю и мою одежду, как снег на неправильной киноплёнке — откуда это слово??? — я закрываю глаза, чтобы не запоминать этого, и последнее ощущение — прикосновение к моим губам — то ли хлопья пепла, то ли пальцы Джери («не кричи, ты уже ничего не изменишь»)...

* * *

Я резко сажусь на кровати и перевожу дыхание. Комната с молоком фонарного света, расплесканным по полу, контуры стола и кресел, призрачно-зелёные символы циферблата. Это не мой дом. Впрочем, не было до сих пор ещё места, которое я назвала бы так.

Смотрю на спящего рядом, вспоминая, кто это... а, ну да. Типа будущий супруг. Типа. Не знаю, зачем я согласилась. И пообещала, что буду с ним. Да какая разница. А с каким трудом я перетащила его на отдельную от его мамочки жилплощадь. Мне там было некомфортно хотя бы потому, что у них семья каких-то гигантов, и мама, и папа, и он сам выше метра девяносто, и я с моими в лучшем случае ста семьюдесятью даже посуду в сушку поставить не могла. Мамочка его меня ненавидит, я думаю. Звонит ежеутренне и вопрошает, поел ли её драгоценный сынок горячей кашки перед тем, как пойти на работу. Чтобы её позлить, говорю «не знаю, я спала, когда он уходил». Она молчит, но я чувствую внутренний скандал на тему «ты ДОЛЖНА готовить ему завтрак, мерзавка, и должна вообще делать ВСЁ по гроб жизни, не требуя благодарности». Ну а как же — такое сокровище мне обломилось. Знала бы она, из каких мест я вытаскиваю её драгоценное чадо, когда он срывается к старым друзьям. И ребенка я от него уже не хочу. И ничего не хочу. И его не хочу так, как раньше — до головокружения. Слишком долго потом синяки сходят с рук, к родителям съездить не могу. Что я здесь делаю вообще?

Выскальзываю из постели, иду в ванную. На меня иногда находят такие вот приступы здравомыслия. Всё проходит, когда я вызываю в памяти наш единственный на эту тему разговор. На мое предложение разойтись цивилизованно он отреагировал, как маленький ребенок — сел на пол, уткнулся лицом в мои коленки и сказал «я умру без тебя». Я гладила его по коротко остриженным волосам и никогда — ни до, ни после — не любила его так, как в ту минуту.

И ещё один укол реальности — когда он впервые привёл меня к тем своим друзьям, которые отчасти сохранили ещё человеческий облик, один из них, по-моему, он потом завязал — отвёл меня в сторону и очень быстро сказал «ты что тут делаешь, ты же чистая, беги, пока можешь». Он думал, наверное, что меня решили покрепче привязать. О нет — у меня даже таблетки с кофеином изъяли, когда в сумочке нашли — «а то пристрастишься». И сигареты запретили навсегда, всякие, везде, — «выглядишь, как блядь». Забота. Трогательно так, правда?

Стою перед зеркалом, внимательно на себя смотрю. Нравится. Немного поправилась, но это не страшно. Можно бы повыше, но не обязательно. Стягиваю шёлковую сорочку — так совсем хорошо. Синяк на бедре, уже бледный — от полушутливого шлепка («мне не нравится, когда ты не на меня смотришь»). Эх, какая же ты гребаная ленивая скотина, Норрмунн, проносится вдруг в сознании. Стоп. До малышки Розы мне пока далеко — я же всегда могу дать сдачи.

Машинально протягиваю руку и включаю воду. Горячую. Сильно. Держу кисть под кипятком, пока могу сдерживать крик, другой рукой прикрываю рот и прикусываю запястье — чтобы всё-таки не закричать. Там уже есть шрамы от зубов — когда мы ещё жили с его родителями и мне ещё бывало с ним хорошо настолько. Вот. Теперь я забинтую руку и лягу спать отдельно — обожглась; чтобы не беспокоить. И одеваться обратно не буду — он не узнает, что я так спала (он не любит, когда я сплю голая, не говорит почему, просто приносит что-нибудь и говорит «Оденься!»)

Ложусь на диван, укрываюсь тонким одеялом, осторожно растираю плечи и грудь — холодно. На прикосновения тело давно не реагирует. Да и ладно. Секса в том виде, в каком я люблю, у меня не было с год. В том виде, какой есть сейчас — не надо ещё столько же. Ему, впрочем, тоже. Он сказал как-то, что своими прихотями я делаю из него импотента, что раньше всех всё устраивало и никто не жаловался. Я не удержалась и съязвила, что меня такое устроит, только если в это время я буду спать или напьюсь до отключки, чтоб не запомнить. После этого его не было дома двое или трое суток. Я чуть с ума не сошла.

Мне ничего не снится, а под утро я просыпаюсь, спрашиваю себя, что на меня нашло и возвращаюсь в нашу постель. За исключением пары-тройки мелочей, всё ведь замечательно — я его «ангел», он мой «барашек», я его люблю, я всё, что у него есть. Он поворачивается во сне и кладет на меня руку и ногу — так, что я едва дышу. Я улыбаюсь и опять засыпаю.

* * *

Самое нелюбимое время года — осень. Вечерами не хочу домой, гуляю по тёмным улицам одна, с непокрытой и давно не стриженой головой, хранимая пресветлой Эльберет от простуд и маньяков; захожу греться в инет-кафе, вишу в чатах, флиртую, назначаю свидания, не прихожу на них никогда. Ни с кем не общаюсь в реале, мобильный оставляю дома или просто отключаю, на вопрос «как ты» лучезарно улыбаюсь, на фразу «ты похудела» заговорщицки отвечаю «лямур тужур». Единственная девушка, которая в курсе происходящего со мной процентов на 70, думает, что я пью в одиночку. Нет. К алкоголю и наркотикам я не притрагиваюсь. Как и к мужчинам. В ответ на все попытки моего почти мужа затащить меня в постель просто выворачиваюсь из его рук и закрываюсь в ванной. И включаю воду, чтобы ничего не слышать. Когда я выхожу, он уже спит.

Я сплю только когда его нет дома. Так — сижу на кухне ночами, читаю запоем фантастику, грызу маленькие солёные сухарики. Мама думает, что я беременна. Я не спорю — что-то внутри меня определённо зреет. Как бабочка в куколке.

* * *

После этих книг мне снятся совершенно чудные сны. Развевающиеся плащи, драконы, лошади, леса с необхватными деревьями с серебряной корой, мягкая трава, лёгкое искристое вино. Тепло и чувство, что кто-то постоянно рядом, незаметен, улыбается, глядя на меня, оберегает. Здесь я тоже обещаю себя кому-то, но это обещание из тех, о которых не жалеешь потом ежеминутно.

Просыпаюсь в обед и еду в институт. Ухожу сразу после звонка, чтобы никто не успел подойти и спросить что-нибудь. На парах сижу с отличниками, чтобы не доставали разговорами. Подружки обижаются. Я им говорю, что у замужних другие интересы.

* * *

— Эй. Ты совсем пропала.

— Мне некогда...

— Не ври. Тебе некуда торопиться.

...

— Я, конечно, не вправе давить и спрашивать, что с тобой происходит. Но блин... ЗАЧЕМ ты с собой так?

— А что? Разницы нет. И идти мне не к кому.

— Ты ничего не должна никому.

— Он умрёт без меня.

— Он тебя уже потерял, и сейчас ты делаешь только хуже.

— А что мне делать?

— Тебе другое нужно.

— Не суди по себе.

— Я не сужу, я знаю. Оставь его. Уйди. Это не он.

— Мне никто не нравится

— Отдохни от эмоций.

— Я не могу, когда меня не любят.

— Я тебя люблю.

— Этого недостаточно.

— Спасибо.

— Не за что.

— Я хочу помочь тебе. Тебе же плохо, значит, и мне плохо.

— Не преувеличивай.

— Можешь не верить, но ты поймешь. Хочешь, я скажу, что тебе снится?

— Ничего мне не снится, у меня депрессия.

— Ну мне-то ты зачем врешь? Помнишь, сколько я тебя знаю?

— С первого курса.

— Овечка.

— Сама овечка. Отстань, а?

— Я на тебя всё равно не обижусь, когда ты такая.

— Я другое должна от тебя слышать, понимаешь, раз ты мой друг? «Он тебя не стоит», «если ты захочешь, любой будет твоим», «делай что хочешь, забери своё слово назад».

— Это ты и сама себе говоришь, просто себе не доверяешь, а зря. А я говорю то, что должна тебе сказать.

— Я свободы хочу

— От него — я тебя уверяю — ты свободна.

— А от чего нет?

— Просто — ты сво-бод-на и никому ничем не обязана. Остальное потом скажу. Не замыкайся на этом. Не привязывайся.

— Тьфу, какая ты вредная... Ну и чорт с тобой. Я пошла пользоваться подаренным...

Я захожу в ближайшее инет-кафе, соглашаюсь выпить пива с обладателем неизвестного мне ника, еду в бар в центре города, он уже там, он более чем ничего... и уже через несколько часов в каком-то жутком помещении почти без мебели я с колотящимся бешено сердцем соскальзываю с его колен и начинаю собирать с грязного пола одежду; он останавливает меня... Я прихожу домой спустя двое суток. Там нет ничего из вещей человека, который жил тут со мной какое-то время. На автоответчике — торжествующий голос какой-то немолодой стервозной женщины — «надеюсь, ты его больше не побеспокоишь». И не подумаю даже.

* * *

У меня кока-кола в голове и в желудке. Уже чёрт знает сколько времени мы с моим новым знакомым сидим в этом кафе, едим пирожные — я набрасываюсь на нелюбимое сладкое с такой жадностью, что он не успевает вытирать крем и взбитые сливки с моих щёк и подбородка, — смеемся непонятно над чем, и я все не выберу время, чтобы спросить, как его зовут. Я знаю, что мы пробудем вместе совсем недолго, хотя он захочет чего-то другого. Он мне безумно нравится сейчас, я перегибаюсь через стол и очень нежно целую его. Он похож на солнечный блик на траве — светлый и тёплый.

— Это твой цвет волос? Покраситься не хочешь?

— Ммм... в чёрный?

— Неее... надо как я! Тебе пойдет!

— Апельсиновый??? Нет!

: ) : ) : )

Звякает колокольчик над входной дверью, я поднимаю глаза... интересно, а что она тут делает? Я же не говорила, что иду сюда. Она стоит в дверях и смотрит прямо мне в душу через весь зал, в полумраке волосы её кажутся чистым золотом, песком пустынь из моих недавних снов, а выше... я смаргиваю... неет, мне не показалось — тень шляпы на её волосах

Тень мягкой широкополой шляпы на золотых волосах. Джери убирал волосы, кажется... я никогда не видела их цвета.

Всё становится кристально простым, люди и вещи вокруг — двухмерными. Я бегу к ней через весь зал и крепко обнимаю. Она смеётся и слегка отодвигает меня, положив руки на плечи.

— Кот мне сказал, что ты здесь, — отвечает она на мой незаданный вопрос. — хотя в данном случае я легко могу обойтись и без кота. I feel you.

— Почему ты сразу не сказала?

— Если бы кое-кто поменьше цеплялся за ничего не значащую очередную реальность, которая к тому же не более чем плод воображения... было бы проще.

— Теперь мы уйдём... вместе... да?

— Потише, — говорит она со смехом, но я вижу настоящую любовь в её глазах, — Мы идём искать тебе Героя.

Я оборачиваюсь назад, приоткрываю рот, и из него вылетает стайка голубых и оранжевых прозрачных бабочек — мое спасибо тому, чье имя я в этот момент знаю.

Он чувствует мой взгляд и поворачивает голову — только для того, чтобы увидеть, как в зеркальной двери медленно тают две торжествующие улыбки. Затем слышится высокий смех, и все зеркала разлетаются на маленькие кусочки.

Текст размещён с разрешения автора.